Сочинения в трех томах. Том 2

Леблан Морис

— Письмо на этом прерывается, — пояснил Демальон, передавая его Коралии. — Оно было написано незадолго до кончины Эссарца: при падении он задел маленькие часики на камине, которые остановились на двадцати минутах первого. Я предполагаю, что он почувствовал себя нехорошо, захотел встать, но голова закружилась… К несчастью, рядом был горевший камин, и он упал головой на его решетку. При падении он расшиб голову, а затем огонь сделал свое страшное дело… Вы видели?

Бельваль, крайне изумленный, слушал.

— Значит, по-вашему мнению, — спросил

он, — Эссарец умер случайной смертью и вовсе не был жертвой преступления?

— Преступления? То есть был убит, вы думаете? Нет, на это ровно ничего не указывает…

— Однако…

— Нет, капитан, ваша мысль никуда не годится, хотя она вполне извинительна после всего случившегося… Со вчерашнего дня вам пришлось быть свидетелем стольких ужасов, и вполне понятно, что думаете сами! Кто мог совершить здесь убийство? Бурнеф или его друзья? Но к чему им? Они забрали свои миллионы и теперь спокойны, а если предположить что Грегуар отнял у них деньги, то убийство Эссарца не вернуло бы им их… И потом, как они могли войти и выйти? Нет, простите меня, капитан, но вы глубоко ошибаетесь. Смерть Эссарца — чистая случайность. В таком же точно духе и рапорт нашего доктора…

Бельваль обратился к Коралии:

— Вы тоже так думаете?

Она ответила, слегка покраснев:

— Да.

— А мнение Симона? — продолжал капитан, снова обращаясь к судье.

— О, что касается его, то старик просто бредит. Если его послушать, то скоро все начнется снова, и страшная опасность грозит госпоже Эссарец, поэтому она должна бежать тотчас же… Вот все, что мне удалось из него вытянуть… Правда, он мне показал дверь из сада в переулок, идущий перпендикулярно к улице Раймон, там мы нашли мертвую сторожевую собаку и чьи-то следы, ведущие от этой калитки к дверям дома. Но вы-то знаете, чьи это следы, не правда ли, капитан? Они принадлежат вам и вашему сенегальцу? И собаку задушил тоже он?

Бельваль начинал кое-что понимать. Странные речи судьи, его соглашение с Коралией — все это приобретало теперь совершенно иное значение.

— Значит, преступления тут нет? — твердо спросил он.

— Нет.

— Значит, нет и следствия?

— Никакого.

— И никаких разговоров о деле, все предается забвению?

— Полнейшему.

Патриций вспомнил слова Эссарца: «Меня не арестуют, а если арестуют, то выпустят, и дело будет прекращено…». Эссарец предвидел, что правосудие будет молчать, но знал ли он, что оно найдет в Коралии свою помощницу?

Капитан понимал, что Коралия поступается собственными интересами в угоду каким-то незнакомцам… И для этого, прежде всего, им нужно отделаться от Бельваля.

«Этот судья начинает меня раздражать, — подумал Патриций, — ему решительно наплевать на меня».

Для виду он решил сдаться.

— Извините мою настойчивость, но мое поведение объясняется не только моей горячей симпатией к госпоже Эссарец. Нас связывает тайна, относящаяся к далекому прошлому… Госпожа Эссарец, вероятно, рассказала вам о тех странных совпадениях, которые я не могу не сопоставить с происшедшим.

Демальон посмотрел на Коралию, и она ответила ему молчаливым кивком головы.

— Да, как же, госпожа Эссарец посвятила меня в это, и кроме того…

Он опять заколебался и взглядом посоветовался с молодой женщиной, которая опять покраснела и смутилась.

Демальон выжидательно молчал, и наконец она тихо прошептала:

— Капитан Бельваль должен знать то, что нам удалось найти. Открытие касается его в равной степени… и поэтому мы не имеем права скрывать от него…

— Да, собственно, говорить тут нечего, капитан, — сказал судья. — Взгляните на этот альбом с фотографиями…

Он протянул Бельвалю тоненький альбом, перехваченный резинкой.

Патриций поспешил открыть его и воскликнул, изумленный:

— Не может быть!

На первой странице были две фотографии, мальчугана в курточке английского школьника и маленькой девочки. Под одной было написано: «Патриций, десяти лет», под другой — «Коралия, трех лет».

Крайне взволнованный, Бельваль перевернул страницу и опять увидел свою фотографию в пятнадцать лет и Коралии в восемь… Потом — в девятнадцать лет, двадцать три и двадцать восемь, и везде рядом были фотографии Коралии, запечатлевшие ее подростком, девушкой и, наконец, молодой женщиной.

— Возможно ли… — шептал капитан, — фотографии, о которых я не знал… По-видимому, любительские, отмечавшие различные периоды моей жизни. Вот тут я солдат, тут верхом… По чьему приказу делались эти снимки? Кто мог их соединить с вашими, Коралия?

Он внимательно посмотрел на молодую женщину, также крайне взволнованную, и спросил:

— Кто нас здесь соединил? Вы знаете? Откуда этот альбом?

За Коралию ответил Демальон:

— Это доктор, раздевая господина Эссарца, нашел альбом. Под рубашкой Эссарец носил фуфайку, и в ней, в зашитом наглухо кармане, был этот альбом.

Глаза Коралии и Бельваля встретились. Мысль, что Эссарец в течение двадцати лет собирал их фотографии, носил их, спрятанными на груди, и умер с ними, подействовала на обоих удручающе. Теперь более чем когда-либо им хотелось найти объяснение этим крайне странным фактам.

— Вы сами присутствовали при этом? — недоверчиво осведомился Бельваль.

Судья утвердительно кивнул головой.

— Да, сам… И кроме того, мне удалось сделать открытие, подтверждающее и дополняющее собой первое… Я нашел медальон из аметиста в филигранной оправе.

— Как? Медальон? Медальон из аметиста?

— Да, вот он.

И Демальон, еще раз вопросительно взглянув на Коралию, протянул Бельвалю медальон из аметиста, точно такого же, как в четках Коралии и на брелоке Патриция, и в такой же филигранной отделке из золота.

— Открыть? — спросил Бельваль.

Коралия кивнула.

В медальоне были две фотографии: Коралии — в костюме сестры милосердия и его самого, в военной форме и без ноги…

Ошеломленный Патриций не мог произнести ни слова.