Сочинения великих итальянцев XVI века
Шрифт:
Джанбаттиста Джелли
ПРИЧУДЫ БОЧАРА
Достопочтимейшему Томмазо Барончелли,моему дорогому другу
Милейший Томмазо, лишь для того, чтобы излить забавные мысли, однажды соединил я вместе два последних диалога нашего Джусто. Когда же друзья, и прежде всего наш Торрентино,[460] принялись меня упрашивать, чтобы я дополнил эти диалоги и другими, а потом их все отдал ему (как на днях я поступил с тремя лекциями), — тогда я собрал все десять диалогов в этой книге. И поскольку с самого начала они были мною написаны по Вашей просьбе и ради Вашего развлечения, а также потому, что тот, кто их потом у Вас украл,[461] не раз упоминал их как принадлежащие Вам (чтобы умалить в краже свою вину), — поэтому теперь эти диалоги возвращает Вам, наконец, та рука, которая некогда принесла Вам их в дар. Примите же их дружески от меня вновь. И если при чтении даже первых диалогов Вы извлекли из них не только удовольствие, но и пользу, как Вы сами мне не раз говорили, то, читая остальные, Вы, надеюсь, обнаружите для себя не меньшую пользу. Ведь у Вас нет иной возможности исцелиться от несправедливости судьбы, которая не открыла перед Вами дорогу для
Во Флоренции, в день 10 марта 1548 года
Ваш Джелли
Джованни Баттиста Джелли Желающим услышать забавные мысли
Когда наша душа была создана, она не получила от благого и великого Бога и его служительницы Природы совершенства и не имела цели — которая, без сомнения, заключается в знании истины, — чем обладали другие, наделенные интеллектом, создания, одновременно с рождением и обретшие цель, в то время как наша душа была создана нагой и лишенной всякого знания — подобно выскобленной доске Аристотеля, на которой ничего не написано и не нарисовано. Так вот, поскольку наша душа несовершенна от рождения, она вынуждена приобретать это совершенство постепенно и, влекомая природным желанием, никогда не останавливается в стремлении к этой цели. Но в самый момент создания она была заключена в наше чувственное тело и поэтому может приобрести знание только через вещи, познаваемые внешними органами чувств; проходя через них, формы вещей отпечатываются на внутренних чувствах или, лучше сказать, записываются в воображении и в памяти, как в книге, а потом разум читает в этой книге и достигает знания умопостигаемых вещей. Кроме того, душа встречает величайшие трудности в удовлетворении своего почтенного и достохвального желания: причина не только в множестве и разнообразии вещей, весьма трудных для понимания, но и в природном различии души и тела, в которое она заключена: тело — земное и смертное, а она — небесная и бессмертная. А поскольку всюду, где есть различие в природе, различаются и цели — одна цель у тела, а другая у души.
Цель тела — полезное и приятное, к чему оно постоянно стремится; поэтому весьма часто, если не всегда, оно ищет земных и чувственных вещей, ими питается и в них по мере сил обретает удовлетворение; в то время как душа, чья цель — великое и совершенное благо, никогда не ищет покоя в мирских благах, ибо они не истинно благие, а лишь кажутся таковыми, благодаря какому-нибудь наслаждению или пользе, которые в них заключены. Кроме того, мирские блага не всегда хороши или не всегда кажутся хорошими, но когда да, а когда и нет, в зависимости от того, испытывают ли в них нужду; тем не менее, поскольку душа удивительным союзом связана с телом, ее иногда сбивают с пути чувства, принадлежащие телу, и она пускается в погоню за мирскими благами. Тогда с ней происходит то же, что и со странником, о котором пишет Данте;5 он идет по новой, неизвестной ему дороге и всякий дом вдалеке принимает за постоялый двор, когда же добирается до него и обнаруживает, что это не так, то обращает взор на другой дом, покуда не придет к настоящему постоялому двору. Так и душа, проходя по пути земной жизни, ищет себе удовлетворения в том, что имеет лишь видимость блага. Но как только она достигнет того или иного и увидит, что это не настоящее, то обращает мысли к другому, покуда не придет к своей совершенной и истинной цели. От различия в природе и целях души и тела рождается многообразие человеческой деятельности. Отсюда берет начало ненасытность людей, ибо никто не доволен собственным жребием, и каждый восхваляет лишь то, чего не имеет. В этом причина, почему у нас столь много неодинаковых понятий и разнообразных мыслей. Это каждому хорошо знакомо по собственному опыту, когда он на досуге иногда размышляет и сам с собой разговаривает, воображая тысячи чудес и строя тысячи воздушных замков. Их так много и они столь многообразны, что если бы мы могли их увидеть воочию, нисколько не сомневаюсь, что помимо огромного удовольствия и удивительного наслаждения, которые мы от этого получили бы, мы извлекли бы также и немалую пользу, в чем, без сомнения, сможет убедиться каждый из вас при чтении настоящих Бесед, каковые суть не что иное, как некоторые причудливые фантазии, которым предавался сам с собой Джусто, бочар из Сан Пьер Маджоре, умерший года два назад, человек безусловно очень простой, но, несмотря на свою неученость, за весьма долгую жизнь приобретший немалый опыт и великое благоразумие. А поскольку он имел обыкновение часто беседовать сам с собой, подобно многим другим, его племянник, нотарий мессер Биндо, который спал в соседней комнате, отделенной лишь дощатой перегородкой, не раз слышал, как тот сам с собой разговаривает на два голоса, подобно человеку с фантазиями в голове, потерявшему сон из-за старости, — так вот племянник не раз это слышал, столь необычное явление ему понравилось, и он решил все это сохранить. Он принялся наблюдать и слушать и в конце концов записал услышанное, введя в качестве собеседников Джусто и его Душу, что вы со всей очевидностью увидите в нижеследующих Беседах, которые были у него тайком переписаны и вместе с другими его вещицами попали в мои руки, а поскольку они показались мне весьма разнообразными и способными, помимо наслаждения, доставить немалую пользу, я решил поделиться ими со всеми вами. Однако многим покажется, что их стиль слишком низкий, бессвязный и неприятный, ибо сегодня ухо стало более чутким и повсюду теперь больше знатоков. Кроме того, в Беседах высказывается много мнений, несколько расходящихся с истинными положениями наук, а что еще хуже, там слишком дерзко критикуются люди, большей частью весьма
Беседы перед вами, взыскательные читатели, в том самом виде, как их записал мессер Биндо, и вы дождетесь еще других, если только мне удастся заполучить его записки, как мне обещал тот, кто выкрал у него эти. Соблаговолите прочитать их со снисходительностью, не ища в них того, чего там вовсе нет. И заклинаю вас во имя тех стараний, которые я приложил, чтобы выпустить их в свет: если вы вдруг услышите, что Джусто жалуется на меня или почитает себя оскорбленным, потому что я опубликовал то, что он, возможно, хотел скрыть, передайте ему мои извинения и, выступив в мою защиту, убедите его, что ни он, ни кто-либо другой не должен придавать значение личной обиде, если при этом может извлечь удовольствие и пользу бесчисленное множество людей. Живите радостно и счастливо.
БЕСЕДЫ ДЖУСТО, БОЧАРА ИЗ ФЛОРЕНЦИИ, СОБРАННЫЕ ЕГО ПЛЕМЯННИКОМ МЕССЕРОМ БИНДО
ДЖУСТО И ЕГО ДУША Беседа третья
Душа. Ну что, Джусто, сегодня и пение петуха не смогло тебя разбудить? День уже, а ты все спишь: разлегся и не отвечаешь. Что это такое?
Джусто. Полно, мне не хочется на тебя сердиться.
Душа. Как? Может быть, ты недоволен, что я не дала тебе поспать, а?
Джусто. Да нет. Спать мне больше не хочется, но мне жалко, что ты меня разбудила: это был такой милый и прекрасный сон, какого я в жизни не видел.
Душа. Что же это было?
Джусто. Мне трудно тебе описать. Это не был сон без начала и конца, какие мне обычно снятся, — начинаются с одного и кончаются совсем другим. На этот раз я видел себя спокойным и невозмутимым; я обдумывал наши последние беседы. И вот что хочу тебе сказать: то, чего я никак не мог вчера понять, во сне мне вдруг стало ясно: ну, помнишь, вчера я никак не мог уразуметь, что такое пустота. Тут мне припомнилось: иной раз, когда я пробуравливал полную бочку, вино у меня никак не выливалось, если сперва я не откупоривал затычку. А ведь мне никогда даже в голову не приходило, что причина та, о которой ты сказала: если воздух не займет объем того вместилища, откуда вылилось вино, то бочка окажется пустой, а это противоречит порядку в природе. Скажу больше: теперь я понял, каким образом однажды обманул моего приятеля, водолаза по профессии, один наш флорентиец, который выиграл у него несколько рыб, проведя больше времени под водой. Послушай, как было дело. Этот флорентиец сказал, что будет держать на голове кадушку с двумя ручками, объясняя это тем, что под водой у него-де болит голова; а водолаз, не заметив мошенничества, согласился. Тогда мой флорентиец надел эту кадушку вверх дном себе на голову и просидел так некоторое время, пока не вышел воздух, скопившийся в кадушке. Вода туда не входила, как это бывает и со стаканом, который опрокинутым погружают в воду, — поэтому флорентиец смог продержаться под водой, сколько хотел, не замочив даже губ. Вот что я уразумел сегодня во сне.
Душа. А как ты думаешь, кто тебе внушил этот сон? Раз уж ты называешь это сном.
Джусто. Откуда мне знать? Тот же, кто внушил мне и все другие сны, которые я видел в этом году.
Душа. Нет, Джусто. Этот сон внушила тебе я сама, а другие рождаются от иных моих, более низких свойств и способностей, которые представляют тебе во сне образы вещей, запечатленные воображением в крови посредством чувств, и поэтому ночью часто снится то, что человек видел днем. А когда кровь возбуждена, сны еще странней и запутанней, в чем ты, конечно, мог убедиться на собственном опыте, когда бывал болен и тебя донимала лихорадка или когда хмелел, — ведь сам знаешь, что ты любишь выпить и всегда предпочитаешь хорошее вино.
Джусто. Думается, что и ты любишь вино, ведь всякий раз, когда я его пил, я был целиком и полностью Джусто, а ты составляешь ту его часть, которой себя называешь.
Душа. Ах! Выходит, ты уже так хорошо изучил философию, что знаешь: ни душа, ни тело само по себе не составляют человека, да?
Джусто. Я тебе уже сказал, что не знаю.
Душа. В общем, если дотронуться до того места, где у человека болит, он станет кричать; но ты, Джусто, не сердись, я не хочу тебя обидеть, ведь и вправду от этого кое-что получаю и я сама. Хорошее вино очищает кровь, а хорошая кровь просветляет дух разума, и поэтому чувства могут лучше исполнять свои функции, а это немало помогает моей деятельности.
Джусто. А я ждал, что ты кончишь тем, что говорится обычно: хорошая кровь улучшает человека, а хороший человек отправляется в рай.
Душа. Ах, Джусто, до сих пор я не могу тебя убедить, что я одна из бессмертных бестелесных субстанций и не страдаю от того, что уязвляет тебя. И вот что сейчас скажу: я хочу тебе доказать, что сон, который, по-твоему, приснился тебе сегодня под утро, на самом деле не был сном, потому что в отличие от тех других, которые ты справедливо назвал снами, он не полностью исходил от чувственной части, присущей тебе, как и другим грубым животным, которые тоже видят сны. Сегодняшнее, повторяю, было создано лишь мною, но с помощью чувств. Ведь пока ты спал, я оказалась свободна и возвратилась сама к себе, а с помощью моей божественной части — я ее так называю, поскольку получила от Бога — я породила в твоих органах, способных к разумению и познанию, понятия и идеи, которые, как ты сам признался раньше, были тебе не понятны. Вот ты и можешь легко убедиться, что хотя я и объединена с тобой и как будто не в состоянии существовать без тебя, тем не менее я бессмертна и могу прекрасно без тебя обойтись, поскольку способна, как ты видел, действовать иногда и самостоятельно.
Джусто. Скажу правду: твои слова так убедительны, что сам я просто не могу тебе не верить, тем более если подумаю, что раз ты моя часть (то есть когда я целиком Джусто), ты не должна меня обманывать. Ну, вот я и одет. Сяду, как ты советуешь, и спрошу тебя кое о чем; так мне покойнее, чем раньше.
Душа. Спрашивай что хочешь. А я, насколько смогу, удовлетворю все твои желания.
А
Джусто. Прежде всего я хотел бы узнать, за что ты на меня жаловалась? Ведь когда я впервые услышал беседу в моей голове, ты говорила —насколько я помню, — что ничто тебя во мне не радовало, когда я был молодым, и тем меньше хорошего ожидаешь от меня теперь, когда я старик.