Сочинения. Том 1. Жатва жертв
Шрифт:
«…Мама, помоги мне!..»
Она прошла Сенную площадь, затем Никольскую церковь, и тут начался воздушный налет! Под аркой дома собралось несколько человек: ждали, когда тревога закончится. Варвара спросила, кто знает, сколько сейчас времени. Никто не ответил. Один мужчина высказал предположение: около шести часов. «Куда вы!» — крикнули ей в спину…
Бомбили завод Николая или что-то рядом с ним. Небо потемнело. В стороне что-то горело, тяжелый дым выносило на улицу, его черные космы цеплялись за крыши домов.
В проходной вахтер преградил
— Я — Баранникова, — сказала она решительно, напирая всей своей многослойной одеждой на дистрофика в шинели. Пропуск Николая, она знала, еще не открывает ей дорогу на завод. Охранник должен был позвонить в бухгалтерию, назвать фамилию работника завода, чью продовольственную карточку идут получать, бухгалтер проверит по списку и лишь затем, после его звонка на проходную, раздавалось «Проходите». Варвара чувствовала, что лапы несчастья уже стискивают их с Генкой.
Варвара поднырнула под расставленные руки вахтера и упала. Вахтер не в силах был ее поднять. Она встала сама и, не сказав ни слова, вошла на территорию завода. В заводоуправлении, где коридоры и лестницы теперь еле освещались несколькими дымящими фитилями, испугалась — не ошиблась ли лестницей, тот ли этаж! В коридорах безлюдье и уличный холод.
Слух уловил какой-то звук. «Мама, помоги мне!»
Ей стало жарко. В темноте пробовала читать таблички на дверях… Темнота и беспамятство. И все же она открыла ту дверь и в тот момент, когда бухгалтерша уже начала складывать бумаги.
Они сидели по разные стороны стола. Горела керосиновая лампа. Палец закутанной в платок женщины двигался по списку фамилий. Справку Варвара держала в руке. Что мне делать, думала она, если женщина скажет: «И на эту подделку вы хотите получить карточку!» — убежать? отдать половину карточки ей?.. В комнате за другим столом работала с бумагами другая женщина. Она покашляла и поторопила: «Всё! Петрова, надо закрывать».
Варвара заговорила, она тоже должна спешить, — ей идти через весь город, дома больной сын… Огонь керосиновой лампы заметался из стороны в сторону. «Вот! я вижу фамилию мужа — Баранников Николай Степанович. Смотрите: это его паспорт и пропуск на завод. Дайте мне расписаться… Справка? — Пожалуйста».
Справка ушла в ящик стола, из стола явилась на свет новенькая розоватая, разграфленная на талоны рабочая карточка — она казалась нарядной, как новогодняя открытка, и была дороже их двух иждивенческих карточек — Гены и ее. Вышла в коридор. От слабости ее качало. Конечно, ей нужно было взять с собой хотя бы корку хлеба.
У плошки с фитилем остановилась. На вкус проверила, что там в плошке горит. Какое-то растительное масло. Погасила фитиль и сглотнула масло. Направляясь к выходу, останавливалась у каждого фитилька и шла дальше, оставляя после себя темноту.
Генка начал провожать мать, как только она вышла из дома. Сейчас перейдет Чернышевский проспект — увидит у булочной обменщиков, возле пожарной части — караульного, —
Его задача ничего не пропустить, все увидеть и предупредить: «Не спеши, не поскользнись, не упади…» — так, ему кажется, матери идти легче, а ему — не так одиноко сидеть и ждать.
Генка проводил мать до Сенной площади, потом до Никольской церкви. Сюда он приходил с мальчишками смотреть на голубей. Ни в одном другом месте города голубей не кормили.
Загудел репродуктор. Так и есть — это воздушная тревога. Плохо! Справа канал, слева полутораэтажный дом. Над головой голое небо. Надо бежать, а ноги не бегут. «Иди, иди, успеешь дойти до первого квартала», — сурово подбадривает Генка.
Весь превратился в слух. Уши как тарелка репродуктора. Доносится гул зенитной пальбы. В небе видит черные черточки «юнкерсов» и белые клочья разрывов зенитных снарядов. «Сейчас, сейчас…» — вжимает Генка голову в плечи. Взрывы не слышны, но земля вздрагивает. Смотрит на раскладушку. Дядя Коля теперь уже ничего не боится.
Время идет. Мать стоит в подъезде какого-нибудь дома. Она ожидает отбоя воздушной тревоги. Но отбоя нет. Ожидая его, Генка задремал.
Очнулся. За окном собирались сумерки. Потом стало темно.
Все это из-за справки, думает он. Ее задержали. Но они не посмеют ее расстрелять.
От ожиданий смертельно устал. Сполз с кровати. На полке нащупал спички.
Он остался один. Но еще не знает, что такое безнадежное одиночество.
Печка уже потрескивала, раскаляясь, когда на лестнице раздались шаги. Он хотел накричать на мать за то, что ходила так долго, и плакать от радости — она пришла.
Генка не шевельнулся. Мать, не раздеваясь, присела на кровать.
Она смотрела на Генку и думала, какой он, однако, бесчувственный. Весь в отца.
ВРАГИ
Немцы, в мышиного цвета шинелях, в суконных шапках с козырьками и опущенными ушами, сразу стали видны на полупустынной улице, живущей без слов, без единого малыша, без единой автомашины, без лиц в окнах, замкнутых глухим обледенением. Конвоиры, закинувшие автоматы за спину, никуда не спешили…
Врагов можно было просто оставить посреди проспекта. В капкане, который они создали для города и в который сами попали, перед смертью все были равны.
Было бы странным, если бы эти солдаты окруженного города и если бы эти пленные из солдат, окруживших город, стали бы требовать выполнения Женевских соглашений…
ЖЕНЩИНЫ
Уже давно у парадной своего дома стоит Мария — слишком миниатюрная, чтобы ее пугались, слишком опрятная и сосредоточенная, чтобы счесть ее за потерявшую рассудок. Второй день ее мысли растерянно ищут сочувствие и содействие.