Сочинения. В 2-х томах

Клюев Николай Алексеевич

314

На заводских задворках, где угольный ад,

На заводских задворках, где угольный ад, Одуванчик взрастает звездистою слезкой; — Неподвластен турбине незримый царьград, Что звенит жаворонком и зябликом-тёзкой. Пусть плакаты горланят: «падите во прах Перед углем чумазым, прожорливой домной, — Воспарит моя песня на струнных крылах В позапечную высь, где Фавор беспотемный. Где отцовская дума — цветенье седин, Мозг ковриги и скатерти девьи персты; — Не размыкать сейсмографу русских кручин, Гамаюнов — рыдающих птиц красоты. И вотще брат-железо березку корит, Что как песня она с топором не дружна… Глядь, в бадейке с опарою плещется кит, В капле пота дельфином ныряет луна. Заливаются иволги в бабьем чепце, (Есть свирели в парче, плеск волны в жемчугах), Это Русь загрустила о сыне-певце, О бизоньих вигвамах на вятских лугах. Стих — черпак на родной соловецкой барже, Где

премудрость глубин, торжество парусов. Я в историю въеду на звонном морже С пододонною свитой словесных китов.

315

В степи чумацкая зола,

Сергею Есенину

В степи чумацкая зола, Твой стих гордынею остужен. Из мыловарного котла Тебе не выловить жемчужин. И груз Кобыльих кораблей — Обломки рифм, хромые стопы, — Не с Коловратовских полей В твоем венке гелиотропы. — Их поливал Мариенгоф Кофейной гущей с никотином… От оклеветанных Голгоф Тропа к Иудиным осинам. Скорбит Рязанская земля, Седея просом и гречихой, Что, соловьиный сад трепля, Парит Есенинское лихо. Оно как стая воронят, С нечистым граем, с жадным зобом, И опадает песни сад Над материнским строгим гробом. В гробу пречистые персты, Лапотцы с посохом железным… Имажинистские цветы Претят очам многоболезным. Словесный брат, внемли, внемли Стихам — берестяным оленям: Олонецкие журавли Христосуются с Голубенем. Трерядница и Песнослов — Садко с зеленой водяницей. Не счесть певучих жемчугов На нашем детище-странице. Супруги мы… В живых веках Заколосится наше семя, И вспомнит нас младое племя На песнотворческих пирах.

316

В васильковое утро белее рубаха,

В васильковое утро белее рубаха, В междучасие зорь самоцветна слеза. Будет олово в горле, оковы и плаха, И на крыльях драконьих седая гроза. Многозубые башни укроют чертоги, Где властители жизни — Епископ и Царь, Под кандальный трезвон запылятся дороги… Сгиньте, воронов стаи — словесная гарь! В васильковое утро белее рубаха, Улыбается печь и блаженна скамья, За певучей куделью незримая пряха Мерит нитью затон, где Бессмертья ладья. На печной материк сходят мама и дед, Облеченные в звон, в душу флейт и стихов, И коврижное солнце крупитчатый свет Проливает в печурки, где выводок слов. И ныряют слова в самоцветную хлябь, Ронят радужный пух запятых и тире… О, горящее знамя — тигриная рябь, Буйный молот и серп в грозовом серебре! Куйте, жните, палите миры и сердца! Шар земной — голова, тучи — кудри мои, Мозг — коралловый остров, и слезку певца Омывают живых океанов струи.

317

В заборной щели солнышка кусок —

В заборной щели солнышка кусок — Стихов веретено, влюбленности исток, И мертвых кашек в воздухе дымок… Оранжевый сентябрь плетет земле венок. Предзимняя душа, как тундровый олень, Стремится к полюсу, где льдов седая лень, Где ледовитый дуб возносит сполох-сень, И эскимоска-ночь укачивает день. В моржовой зыбке светлое дитя До мамушки — зари прикурнуло, грустя… Позёмок-дед, ягельником хрустя, За чумом бродит, ежась и кряхтя. Душа-олень летит в алмаз и лед, Где время с гарпуном, миров стерляжий ход, Чтобы закликать май, гусиный перелет, И в поле, как стихи, суслонный хоровод. В заборной щели солнечный глазок Глядит в овраг души, где слезка-ручеек Звенит украдкою меж галек — серых строк, Что умерла любовь и нежный май истек.

318

МАТЬ

Она родила десятерых Краснозубых, ярых сынов; В материнских косах седых Священный сумрак лесов: Под елью старый Велес, Пшено и сыр на костре, И замша тюркских небес, Как щит в голубом серебре. Поет заклятья шаман, Над жертвой кудрявится дым… Родительский талисман В ученую лупу незрим. И мамин еловый дух Гербарий не полонит… Люблю величавых старух В чьих шалях шумы ракит. Чьи губы умели разжечь В мужчине медвежий жар, Отгулы монгольских сеч И смертный пляс янычар. Старушья злая любовь Дурманнее белены, Салоп и с проседью бровь Таят цареградские сны. В Софию въехал Мурат, И Влахерн — пристанище змей, Могуч, боговидящ и свят, Я сын сорока матерей. И сорок титанов-отцов, Как глыбу, тесали меня. Придите из певчих сосцов Отпить грозового огня!

319

Строгоновские иконы —

Строгоновские иконы — Самоцветный, мужицкий рай; Не зовите нас в Вашингтоны, В смертоносный, железный край. Не обертывайте в манишки С газетным хитрым листом, По звенящей, тонкой наслышке Мы Предвечное узнаем. И когда златится солома, Оперяются озима, Мы в черте алмазной, мы дома, У живых истоков ума. Самоцветны умные хляби — Непомерность ангельских глаз… Караван к Запечной Каабе Привезет виссон и атлас. Нарядяся в пламя и розы, В Строгоновское письмо, Мы глухие смерчи и грозы Запряжем в земное ярмо. Отдохнет многоскорбный сивка, От зубастых ножниц — овца, Брызнет солнечная наливка Из небесного погребца. Захмелеют камни и люди, Кедр и кукуший лен, И восплачет с главой на блюде Плясея Кровавых Времен. Огневые рощи — иконы Восшумят: «се Жених грядет»… Не зовите нас в Вашингтоны Под губительный молот бед!

320

Узорные шаровары

Узорные шаровары Вольготней потных, кузнечных… Воронье да злые пожары На полях родимых запечных. Черепа по гулким печуркам, В закомарах лешачий пляс, Ускакал за моря каурка, Добрый волк и друг-китоврас. Лучше вихорь, песни Чарджуев, На пути верблюжий костяк; Мы борцы, Есенин и Клюев, За ковригу возносим стяг, За цветы в ушах у малайца, За кобылий сладкий удой, Голубка и ржаного зайца Нам испек Микула родной. Оттого на песенной кровле Воркование голубей, Мы — Исавы, в словесной ловле Обросли землей до грудей. И в земле наших книг страницы, Запятые — медвежий след, Не свивают гнезд жаро-птицы По анчарным дебрям газет. На узорчатых шароварах Прикурнуть ли маховику? Лишь пучина из глубей ярых Выплескивает строку.

321

Маяковскому грезится гудок над Зимним,

Маяковскому грезится гудок над Зимним, А мне журавлиный перелет и кот на лежанке. Брат мой несчастный, будь гостеприимным: За окном лесные сумерки, совиные зарянки! Тебе ненавистна моя рубаха, Распутинские сапоги с набором, В них жаворонки и грусть монаха О белых птицах над морским простором. В каблуке в моем терем кащеев, Соловей-разбойник поныне, — Проедет ли Маркони, Менделеев, Всяк оставит свой мозг на тыне. Всякий станет песней в ночевке, Под свист костра, над излучиной сивой; Заблудиться в моей поддевке «Изобразительным искусствам» не диво. В ней двенадцать швов, как в году високосном, Солноповороты, голубые пролетья, На опушке по сафьяновым соснам Прыгают дятлы и белки — столетья. Иглокожим, головоногим претит смоль и черника, Тетеревиные токи в дремучих строчках, Свете Тихий от народного лика Опочил на моих запятых и точках. Простой как мычание, и облаком в штанах казинетовых Не станет Россия, так вещает Изба. От мереж осетровых и кетовых Всплески рифм и стихов ворожба. Песнотворцу ль радеть о кранах подъемных, Прикармливать воронов — стоны молота? Только в думах поддонных, в сердечных домнах Выплавится жизни багряное золото.

322

Блузник, сапожным ножом

Блузник, сапожным ножом Раздирающий лик Мадонны, — Это в тумане ночном Достоевского крик бездонный. И ныряет, аукает крик — Черноперый, колдующий петел, Неневестной Матери лик Предстает нерушимо светел. Безобиден горлинка-нож В золотой коврижной потребе. Колосится зарная рожь На валдайском, ямщицком небе. И звенит Достоевского боль Бубенцом плакучим, поддужным… Глядь, кабацкая русская голь Как Мадонна, в венце жемчужном! Только буйственна львенок-брада, Ястребята — всезрящие очи… Стали камни, огонь и вода До пурпуровых сказок охочи. И волхвующий сказочник я, На устах огневейные страны… Достоевского боль, как ладья, Уплывает в ночные туманы.

323

Повешенным вниз головою

Повешенным вниз головою Косматые снятся шатры И племя с безвестной молвою У аспидно-синей горы. Там девушка тигру услада, И отрок геенски двууд. Захлестнутым за ноги надо Отлить из кровинок сосуд. В нем влага желёз, сочленений, И с семенем клей позвонков… Отрадны казненному сени Незыблемых горных шатров. Смертельно пеньковой тропою Достичь материнской груди… Повешенных вниз головою Трещоткою рифм не буди.