Сочинения
Шрифт:
Едва Медичи утвердились во Флоренции, как Гвиччардини – несколько более поспешно, чем это подобало «мудрому» человеку, – вступил с ними в сношения. А когда несколько месяцев спустя Джованни Медичи, освобожденный из плена, превратился в папу Льва X, ухаживания Франческо за Медичи сделались еще более настойчивыми. Были, правда, вначале кое-какие легкие недоразумения с новым правителем Флоренции, Лоренцо Урбинским, но потом все потекло вполне гладко: как будто сама фортуна вела его под руку. В 1516 году Лев дал ему губернаторство в Модене, год спустя – и в Реджо, а в 1523 году – и в Парме.
Свое губернаторство он сохранил и при Адриане VI, хотя тот не любил слуг своего предшественника, особенно если они были флорентийцами. При Клименте VII, тоже Медичи, Гвиччардини будет сначала президентом Романьи, потом особоуполномоченным комиссаром папы при армии Коньякской Лиги. И будет еще играть роль во Флоренции после падения республики: при Алессандро и при вступлении во власть Козимо.
Политические взгляды Франческо к моменту возвращения из Испании тоже сложились вполне. «История Флоренции» и «Discorso Logrogno» тем и ценны, что из них мы узнаем не только существо его взглядов, но и классовую их подкладку.
Дальше это становится все более ясно.
V
Реставрация Медичи перевернула во Флоренции все, и притом так, что по первоначалу трудно было установить сколько-нибудь отчетливо новую руководящую классовую группировку. Своим возвращением Медичи были обязаны не перевороту внутри города, а испанским войскам. Во Флоренции ни одна группа в этот
Потом это изменилось. Когда во главе флорентийского правительства окончательно стал Лоренцо Урбинский, сын Пьеро и внук Великолепного, а министром его в звании секретаря сделался Горо Гери, все вошло в норму. Испанцы не могли вечно сидеть во Флоренции и ушли, а опору Лоренцо с Гери нашли опять-таки в верхушке крупной буржуазии. Но связь теперь намечалась иная, чем прежде. Лоренцо и Гери ставили себе определенную цель: установление личного правления, опирающегося на «правительственную партию». Другими словами, рантьерская группа уже будет лишена возможности диктовать власти свою волю, а во имя своих интересов, которые власть берется охранять, должна подчиниться ей. Это прямой путь к принципату, который установится с Алессандро и утвердится окончательно с герцогом Козимо [25] .
25
См. Апziotti, указ. соч., стр. 93 и сл.
Для Гвиччардини планы Лоренцо были, поводимому, ясны, и он им не очень сочувствовал. Он хотел для своей группы не подчинения, а доли во власти. Как только, еще будучи в Испании, он получил из Флоренции сведения, приоткрывшие планы Медичи, – это было в октябре 1512 года, – он написал еще одно «рассуждение», очень коротенькое и сильное. В нем он указывал, что во Флоренции все общественные группы, кроме рантьерской буржуазии, враждебны Медичи, и те, чтобы удержать власть, должны неизбежно опереться именно на рантьерскую буржуазию и оплатить ее поддержку разными выгодами. Он говорит совершенно откровенно: раз у Медичи столько врагов, непримиримых и готовых подняться по первому поводу, они вынуждены поступать двояко: во-первых, сокрушать их и ослаблять экономически (batterli e dimagrarli), чтобы они вредили меньше, а, во-вторых, противопоставить им значительное количество друзей, которых им нужно привязать к себе, влить в них мужество и дать им силу, «укрепив их экономически и обогатив» [26] . А четыре года спустя (1516), когда замыслы Лоренцо и Гери уже были ясны даже для наиболее недальновидных, Франческо написал обстоятельное новое «рассуждение», в котором уговаривает Медичи не относиться с недоверием к рантьерской группе. И уже причисляет себя к этой группе [27] . Его советы Медичи – сохранить конституционную видимость и не обессиливать город налогами – являются поэтому как бы программою его и его друзей.
26
«Opere inedite», II, 323.
27
«Opere inedite», II, 333: «nоn hanno [Медичи] fele innоi, ne credono, chenоi gli amiamo. Questa opinione, e la morte nostra, рerсhе lа nоn li lasc'a conferire nоn allargarsi, nоn si dimestucare con nоi».
Вся эта критика, – «Рассуждения» писались им для себя и едва ли сделались известными Медичи, – не помешала Франческо – мы это знаем – с 1516 года поступить на службу сначала к одному папе Медичи, потом к другому и служить им с перерывами почти восемнадцать лет. Политические его высказывания в том, что в них было наиболее существенным, за это время не изменились. Наиболее полно формулированы они в обширном диалоге «О форме правления во Флоренции» [28] . Диалог написан во второй половине двадцатых годов, но до второго изгнания Медичи (мая 1527), вероятнее всего в 1526 и в самом начале 1527 года. В нем идут и теоретические споры о лучшей форме правления, и разговоры о том, какая форма наиболее подходит для Флоренции. Диалог приурочен к 1494 году, к моменту, когда Медичи только что были изгнаны в первый раз, и, следовательно, в идее наилучшая форма ищется для «народного» правления. Но так как диалог фактически написан при господстве Медичи, то речь идет о преобразовании такого строя, который откровенно превращался в принципат. Программа Гвиччардини теперь, когда столько было пережито и им лично, и Флоренцией, и Италией, осталась та же, что и в 1512 году. Это программа преобразования государственного устройства Флоренции по венецианскому образцу. Большой совет, пожизненный гонфалоньерат, синьория, сенат продолжают оставаться главными основами государственного строя. Но разница между «Рассуждением в Логроньо» и «Диалогом» та, что теперь венецианские учреждения копируются с большей точностью. В частности, что особенно важно для раскрытия классовой точки зрения Франческо, сенат, учреждение, в котором должны заседать uomini da bene, получает такие же широкие полномочия, как венецианский совет прегадов, твердыня патрицианской власти. В 1512 году Франческо требовал, чтобы «народное» правление дало выход влиянию рантьерской группы. Перед двойной катастрофой Медичи в 1527 году он настаивал на том, чтобы влиянию той же группы был дан выход при медичейской тирании.
28
«Del reggimento di Firenze libri due», « Opere inedite» II, 1- 223.
Что Гвиччардини думает именно о рантьерской группе, не подлежит никакому сомнению. Это совершенно ясно вытекает из одного места во втором испанском «Рассуждении» (октябрь 1512), на которое никто до сих пор не обращал внимания, ибо все интересовались не социальными, а политическими взглядами Франческо.
Мы знаем, что в этом «Рассуждении» он говорит о том, какие группы будут враждебны Медичи и на какие они могут опираться. Опираться – мы тоже знаем – он рекомендует им на свою группу, рантьерскую, а враждебно им, как он предполагает, будет lo universale della citta, т. е. полноправные граждане, имевшие право заседать в Большом совете. Он перечисляет ряд причин такой враждебности, общих для всего lo universale. А потом указывает специальную причину для одной только группы, входящей в его состав. «Боятся, – говорит он, – больше всего владеющие капиталами и торгующие (danarosi е mercatanti), чтобы их не задавили налогами и не подвергли имущественному умалению» [29] . Речь идет, разумеется, о торгово-промышленной буржуазии, которая при «народном» правлении ни большому налоговому ущемлению, ни другим экспериментам фискального характера, угнетавшим рантьерскую буржуазию, не подвергалась. Это – та группа, на которую опирался Пьеро Содерини и идеологом которой был Никколо Макиавелли [30] . При «народном» правлении о ней волноваться не приходилось: ей принадлежала власть. При Медичи Гвиччардини ни одной минуты не думал сделать ее опорою власти, ибо определенно причислял ее к lo universale, враждебному Медичи. Размышляя и «рассуждая» о реформах государственного устройства во Флоренции между 1512 и 1527 годами, Гвиччардини все пятнадцать лет думал об интересах того класса, к которому принадлежал. Венецианские образцы, вообще приобретавшие в это время популярность среди политических мыслителей [31] , помогали ему лишь оформить то, что подсказывалось этими интересами. Чтобы это стало совсем ясно, надо проследить, каково было его отношение к различным группам флорентийского общества.
29
«Opere inedite», II, 321.
30
См. мою статью «Никколо Макиавелли», предпосланную Собранию сочинений его, изд. Academia, 1933.
31
См. G. Toffanin, «Machiavelli e il Tacitismo» (1920), 4 и сл.
VI
Когда Гвиччардини в 1529 или 1530 году стал набрасывать свое «соображения» по поводу «Discorsi» Макиавелли, ему пришлось вернуться к вопросу о наилучшей форме правления, на котором он с такой обстоятельностью останавливался в «Диалоге». Как известно, Макиавелли высказывается за смешанную форму, в которую входят элементы и монархии, и аристократии, и демократии [32] . Гвиччардини с ним согласен: «Несомненно, что правление, смешанное из трех форм – монархии, аристократии и демократии – лучшее и более устойчивое, чем правление одной какой-нибудь формы из трех, особенно когда при смешении из каждой формы взято хорошее и отброшено дурное» [33] . Что означает такое согласие и насколько оно показательно?
32
См. «Discorsi», I, 2.
33
«Considerazioni intorno ai Discorsi del Machiavelli sopra la prima deca di Tito Livio», «Opere inedite», I, 5.
Оно ничего не означает и ни в какой мере не показательно. Все этого рода формальные рассуждения, отталкивающиеся от Аристотеля и иногда от Платона у гуманистов, от Фомы Аквинского у Савонаролы, повторяющиеся с незначительными разногласиями у Марсилио Фичино, у Бартоломмео Кавальканти, у Макиавелли, Гвиччардини, Джанотти, совершенно не отражают самого существенного во взглядах каждого. Ибо не дают представления о социальных предпосылках их теорий. А как только мы начинаем доискиваться до этих предпосылок, как только начнем вскрывать классовую сердцевину политических теорий, сходство во взглядах сейчас же кончается и становится ясно, что il governo misto – смешанное правление – не более как форма, условная дань рационалистическим конструкциям, ставшим некоторым образом обязательными. Какие же классовые предпосылки лежат под подлинными политическими взглядами Гвиччардини? Прежде всего в сочинениях Франческо, в обеих «Историях», в «Диалоге», в многочисленных рассуждениях и «заметках», в грудах писем мы нигде не найдем резких выпадов против дворянства, против феодального класса, против землевладения, как политической организации, – таких, например, как у Макиавелли в «Рассуждениях на Тита Ливия» и в «Рассуждении о реформе государственного строя Флоренции». У Макиавелли зато мы нигде не найдем резких выпадов против «народа» (il popolo), и даже его отрицательному отношению к низшим классам (la plebe) приходится подыскивать доказательства. Для него опасность всегда справа. Для Гвиччардини она всегда слева. Вот как обстоит дело с народом у Гвиччардини: «Не без причины толпу сравнивают с волнами морскими, которые, смотря по тому, куда дует ветер, несутся то туда, то сюда, без всякого правила, без всякой устойчивости... Нельзя отрицать, что народ сам по себе – ковчег невежества и путаницы...» [34] . И дальше: «Сказать народ, значит поистине назвать бешеное животное (animale pazzo), полное тысячи заблуждений, тысячи путаниц, лишенное вкуса, привязанности, устойчивости». Или – для разнообразия: «Сказать народ, поистине значит сказать 6ешеный. Ибо это чудовище, полное путаницы и заблуждений, а его пустые мнения так же далеки от истины, как по Птолемею Испания от Индии» (140 и 345) [35] . Это далеко не одна теория. Гвиччардини не просто не любит народ. Он относится к нему с резким раздражением и страхом. Народ – классовый враг. Классовый враг – в обличьи непонятной стихийной силы. Это главное. Оттого Гвиччардини так резко разошелся с Макиавелли в оценке социальной борьбы, – борьбы между высшими и низшими классами (divisioni). Спор между ними идет о борьбе патрициев и плебеев в древнем Риме, которую Макиавелли считает благотворным фактором истории. Гвиччардини, возражая Макиавелли, все время думает не только о Риме и даже думает преимущественно не о Риме. Это видно по тому, что дважды на странице он повторяет одну и ту же мысль, которая очевидно заботит его больше всего: что в другой республике, «менее доблестной» (manco virtuosa), или «во многих других городах-государствах» (citta) социальная борьба – факт еще более гибельный (dannosa), чем в Риме. А общая его оценка социальной борьбы выражена в таких словах: «Хвалить социальную борьбу то же, что хвалить болезнь у недужного из-за хороших качеств лекарства, данного ему». Так как «менее доблестная республика» как две капли воды похожа на Флоренцию, а во Флоренции социальная борьба – борьба низов против богатых и против него самого, то психологические предпосылки всего рассуждения становятся совершенно понятны [36] .
34
«Considprazioni sui Discorsi del Machiavelli», «Op. inedite», I, 53.
35
Цифра в скобках при цитате здесь и впредь означает порядковый номер «Ricordi politici e civili» в «Oреrе inedite», т. I, и в переводе настоящего издания.
36
См. «Considerazioni sui Discorsi del Machiavelli», «Opere inedite», I, 12, passim.
Страх перед народом Гвиччардини прячет под высокомерным аристократическим презрением к «черни». В этом отношении он очень похож на графа Кастильоне. У обоих это –чисто классовое чувство, обострившееся в атмосфере социальной борьбы. Достаточно познакомиться с письмами Гвиччардини, написанными после сдачи Флоренции в 1530 году, чтобы это стало ясно как день. Когда республика была побеждена и Франческо не приходилось уже опасаться ничего, он в письмах перестал скрывать свое настроение. Народ там называется questi ribaldi – разбойниками – и удостаивается многих, столь же сердитых эпитетов [37] . А о том, как он относился к живым представителям народа в спокойное время, может дать представление следующий факт, который рассказывает он сам со спокойной совестью, вполне безмятежно. Один из его слуг умер от чумы в его вилле. Комнату продезинфицировали по всем правилам тогдашней санитарии. Но когда Гвиччардини понадобилось переехать с семьей в эту виллу, он для большей уверенности приказал поселить в подозрительном помещении одну за другой три смены людей [38] . Эксперимент прошел благополучно, но Франческо получил возможность продемонстрировать своё отношение к малым сим. Не умерли – хорошо: умерли бы – тоже не беда. Какие-то простые люди!
37
См. особенно в письмах к Ланфредини, цитированных в большом количестве Otetea, указ. соч., стр.277 и др. Подлинника у меня в руках не было.
38
«Ореге inedite», IX, 124, 127–128, 132.