Сочинения
Шрифт:
То, что формулировать линию индивидуального поведения взялся Франческо, было совершенно естественно. Упрекать его за это – значит не понимать ни политики эпохи, ни ее культуры. Требовалось соединение нескольких данных в одном человеке, чтобы задача эта могла быть выполнена. Нужно было, во-первых, чтобы это был: человек богатый, принадлежащий к верхушке буржуазии и в данный момент особенно сильно ущемленный материально. Нужно было, во-вторых, чтобы это был политик, и теоретически и практически способный оценить и общеитальянскую, и флорентийскую государственную конъюнктуру. В-третьих, нужно было, чтобы это был яркий и последовательный представитель Возрождения, плоть от плоти его культуры. И нужно было, наконец, чтобы это был мыслитель смелый, способный не устрашиться собственных выводов и не отступить перед ними. Гвиччардини удовлетворял всем этим условиям. И едва ли даже в той плеяде людей, которые блистали вместе с ним в первых рядах итальянской интеллигенции, был другой, в ком эти условия соединялись бы с такой полнотой. То, что Гвиччардини сказал в «Ricordi», должно было быть сказано. Без этого культура Возрождения не договорила бы своего последнего слова.
Непосредственно перед ним очередной идеологический этап был формулирован Макиавелли. Но Макиавелли выдвигал свои положения при конъюнктуре, безнадежность которой еще не стала ясна для всех. В частности, для Макиавелли, в
45
См. упомянутую выше мою статью о Макиавелли.
46
В письме к Занге, одному из папских приближенных, от 30 сентября 1529 г. См. Agostino Rossi, «F. Guiсciardmi e il governo Fiorentino», т. I, append, III, 288.
47
«Considerazioni sui Discorsi del Machiavelli», «Орere inedite», I, 16 - 17.
Из этого следует, как нечто подразумевающееся само собой, что государство основывается путем насилия (317), а управляется в интересах господствующей группы [48] . Гвиччардини многое еще мог бы сказать по вопросам государственного устройства и управления, по вопросам внутренней жизни государства, социальной борьбы и классовых группировок. Он все это знает. Но теперь ему этого не хочется У него нет того увлечения этими проблемами, которое водило его пером в «Истории Флоренции» и в «Discorso Logrogno» и так его одушевляло, сравнительно еще недавно, при писании «Диалога». Теперь для таких рассуждений он не видит практической цели. Он вернется к ним в последний раз после взятия Флоренции и окончательного восстановления медичейской деспотии в 1530 году, – потому что от него будут требовать соображений по этому поводу и для него самого политические вопросы сделаются вновь вопросами самыми жизненными. Во время осады они не были для него интересны. Во время осады разочарование и пессимизм дошли в нем до высших пределов, и он весь целиком отдался обсуждению вопросов личного поведения. Ясно, что размышления его, вращающиеся в этом кругу, оказались пропитаны эгоизмом и практицизмом, сложились в целую систему мелкой и скрупулезной философии самосохранения.
48
«Giuistizia fussi inequale in favore di quella parte che aveva in mano tutta la autorita», «Considerazioni sui Discorsi del Machiavelli», «Орere inedite», I, 16. См. также «Discorso Logrognio», «Opere inedite, II, 267, «Государство и власть не что иное, как насилие над подданными, у некоторых прикрытое кое-какой видимостью (qualche titolo) честности».
Когда такой первоклассный ум, как Гвиччардини, берется за эти задачи, он говорит вещи незаурядные. По «Ricordi» рассыпано столько перлов наблюдательности и проницательности, как редко в другой книге афоризмов. Эпиктет и Марк Аврелий, Ларошфуко, и Вовенарг кажутся пресными и лишенными остроты по сравнению с Гвиччардини. И разве один только Ницше со своей критикой морали альтруизма, хотя проведенной совсем на других началах, не побледнеет с ним рядом. Формулировки Гвиччардини по прямоте и откровенности нередко граничат с бессовестностью, и современного читателя они иной раз будут коробить: он очень часто будет по-настоящему злиться, путаясь в извилистых аргументациях Гвиччардини и безуспешно порою отыскивая в них начала и концы. Эти вещи бросаются в глаза, и было бы смешно их скрывать. Но после всего, что сказано, едва ли нужно повторять еще раз, что они легко находят свое объяснение.
У Гвиччардини доктрина Возрождения развивается с тенденцией, прямо противоположной тенденции Макиавелли. И мы знаем, почему. Главные сочинения Макиавелли написаны до переломного момента, а главные сочинения Гвиччардини – после. Когда безнадежность, подобно густому липкому туману, стала обволакивать все – с конца 1526 года,– Макиавелли не писал уже ничего, кроме писем. А Гвиччардини писал много. Быть может, вера Макиавелли в свой класс и в его способность справиться с трудностями положения помогли бы ему удержаться и дальше на его точке зрения. До конца своей жизни он на ней удержался. Основная тенденция Макиавелли – от личного к общественному и от этики к социологии и политике – не была сломана. А у Гвиччардини она пошла по-другому: от общественного к личному от политики и социологии к этике. Больше того, – от этики философской к обывательской морали. И если когда-нибудь обывательская мораль облекалась в гениальные формулы, то это именно в «Ricordi» Франческо Гвиччардини.
Так, принадлежность к двум разным группам буржуазного общества, хотя и близким, но в обстановке того времени не находившим примирения, сделала
Каково же содержание доктрины Гвиччардини?
VIII
Человеку приходится иметь дело с себе подобными. Поэтому прежде всего надо установить каждому для себя, что такое люди и как к ним относиться [49] .
Гвиччардини уверяет, что люди более наклонны к добру, чем ко злу, и что если кто-нибудь обнаруживает «от природы» противоположную наклонность, тот – «не человек, а зверь или чудовище», ибо ему нехватает того, что «свойственно природе всех людей» (135).
Эта очень оптимистическое положение прямо противоположно основной психологической посылке Макиавелли. Выражает ли оно подлинное убеждение Франческо? Едва ли. Оно принадлежит к числу ходячих формул буржуазной житейской морали, всеми повторяемых, никем не чувствуемых. Оно было настолько распространено, что Франческо Берни внес его в число тех морализирующих заставок, которыми он любил начинать каждую новую песнь переделанного им «Влюбленного Роланда». В первой октаве XIV песни мы находим такие стихи:
49
Чтобы читатель имел некоторые ориентировочные указания относительно различных частей «Ricordi», нужно помнить, что из 403 «Заметок» раньше всего, до 1525 года, записаны те, которые идут под номерами 222–393. Следующими, после апреля 1527 года, записаны номера 394–403. А те, которые печатаются первыми, т. е. номера 1–221, записаны позже всех, в 1529 – 1530 годах, во время осады Флоренции и частью, возможно, переработаны после 1530 года. Читатель увидит, что некоторые мысли повторяются дважды не только по содержанию, но и но форме, – признак, что Гвиччардини придавал им большое значение и снова к ним возвращался.
...Ogni uomo e inclinato а ben volere
Ed a far bene all'altro; e se fa male,
Esce dal proprio corso naturale [50] .
Афоризм этот никак не гармонирует с остальными «Ricordi». И никак не вяжется с духом пессимизма, который пропитывает «Ricordi» насквозь. Мыслей, ему противоречащих и его ограничивающих, так много, что от него в конце концов ничего не остается. Прежде всего в одном месте говорится прямо, что «люди большей частью либо неразумны, либо злы...» (19), а в другом – что «дурных людей больше, чем хороших» (201). Достаточно этих двух афоризмов, чтобы лишить смысла основное положение [51] . И есть целый ряд оговорок, сводящих его на-нет едва ли не окончательно (134 и 225). Но едва ли Франческо серьезно думал, что оно чему-нибудь помогает, потому что все его практические советы составлены в расчете на то, что приходится иметь дело с людьми, либо просто дурными, либо в лучшем случае недостаточно хорошими (265 и 24). Эти мысли мы встречаем не только в «Ricordi». «Люди больше любят самих себя, чем других» [52] . «Никакая дружба в наши дни не стоит ничего, если она не сопровождается выгодой: где нет выгоды, нельзя придавать дружбе никакой веры» [53] . Друзей, конечно, надо ценить, – но почему? Потому, что они могут пригодиться, «Друзья помогают, а враги вредят тогда и там, где меньше всего ожидаешь» (14). Точка зрения – чисто утилитарная. Гуманисты XV века, которые, рассуждая о дружбе, повторяли положения Цицеронова «Лелия», восстали бы против тезисов Гвиччардини самым решительным образом. Они писали свои латинские трактаты в спокойные времена, и им не приходилось бороться за существование в таких исключительно тяжелых условиях, как людям, пережившим разгром Рима и осаду Флоренции.
50
«В каждом человеке внедрена наклонность любить другого и делать ему добро; если же он делает зло, то изменяет своей природе». И едва ли Берни заимствовал эту мысль у Гвиччардини или Гвиччардини у Берни. «Влюбленный Роланд» Берни был окончен в 1531 году, а 135-й ricordo принадлежит к числу тех, которые написаны около 1530 гола и не были опубликованы. Просто – это были очень распространенные прописные мысли.
51
Хотя Geffroy в известной статье о Гвичардини «Etudes italiennes», 1898, стр. 186–187) помещает его среди небольшого количества «очень благородных выражений, идущих от величия души и от голоса совести», Франческо, вероятно, усмехнулся бы, услышав такой отзыв.
52
«Discorso ottavo» (1521), «Opere inedite», II, 364.
53
«Discorso ottoobre 1512», «Opere inedite», II, 323.
Тем не менее интеллигентские традиции заставляли, говоря о человеке, помнить веления гуманистического канона. Франческо не мог от них уклониться, Но он повторяет гуманистические славословия индивидууму как-то удивительно нехотя, без малейшего подъема и всегда с оговорочками. «Ошибается тот, кто говорит, что образование портит человеческие головы. Может быть, это и верно, если у кого голова слабая. Но если образование встречает хорошую голову, человек становится совершенным. Ибо хорошие природные качества, соединенные с хорошими приобретенными, создают благороднейшее целое» (313). И нужно ценить не только образование, но в конце концов и светский лоск. «Светский лоск и уменье делать все как следует дают достоинство и хорошую репутацию даже одаренным людям, и можно сказать, что если у кого этого нет, тому нехватает чего-то. Не говорю уже о том, что изобилие светских способностей открывает путь к милостям государей, кладет иногда начало и становится причиною большой пользы и возвышения. Ибо свет и государи теперь не таковы, какими они должны быть, а таковы, какими мы их видим» (179). Балдессар Кастильоне подписался бы под основной мыслью целиком, но, как истый придворный, с негодованием отверг бы заключительный афоризм и протестовал бы против утилитарной тенденции всего рассуждения. А для Гвиччардини в ней было главное. Польза на первом месте. Из этого вытекает все.
Одна из основных жизненных правил его – быть на-чеку, всегда с трезвой головой, всегда готовым все взвесить, обстоятельно, со всех сторон, и не раз и не два; никогда не забывать ни одной предосторожности. И прежде всего – обдумывать как следует свои решения: «Чем больше и лучше думаешь о чем-нибудь, тем лучше понимаешь это и делаешь» (83). Вот этому искусству лучше думать Франческо и хочет научить тех, для кого он набрасывает свои заметки. Наука тяжелая и путаная. Пусть кто-нибудь прочтет ricordo 156 и попробует проделать умственную процедуру, в нем изложенную!