Сочинения
Шрифт:
Глупым и недалеким существам доставляет, вероятно, удовольствие играть чужой душой, расставляя ей сети. Беатриса знала, что стоит ниже Камиль. Это сказывалось не только в умственных способностях, доходящих до гениальности, но также и в умении чувствовать, в силе любви, переходящей в страсть.
Когда Калист приезжал в Туш, летя с пылкостью первой любви на крыльях надежды, маркиза ощущала живой восторг быть любимой этим прелестным юношей.
Она не хотела поддаваться этому чувству, всеми силами старалась побороть этот каприз («capriccio», как говорят итальянцы), думая таким образов подняться на один уровень с подругой. Она была счастлива сознанием, что приносит жертву для Камиль. Одни француженки
Обе женщины, бесстрастные на вид, полулежали теперь на диване, в маленькой уютной гостиной, среди массы цветов. Окно было открыто. Южный палящий ветер подергивал серебристою зыбью соленое озеро, расстилавшееся перед их глазами. Солнце ярко золотило песок.
В душе они были настолько взволнованы, насколько природа казалась покойной, отдыхая под влиянием света и тепла, под безоблачным кровом лазурного неба. Запутанная как бы в колесах машины, которую сама она привела в движение, Камиль зорко следила за собой около своего проницательного дружественного врага, которого она сама засадила в одну клетку с собой.
Чтобы не выдать своей тайны, Камиль погрузилась в созерцание таинственной природы. Заглушая страдания, она старалась отыскать смысл в природе и успокаивалась, находя Бога в чудном беспредельном небе. Когда неверующий познает Бога, он весь предается вере, которая одна только дает полное удовлетворение. Утром Камиль вышла к маркизе взволнованная бессонною ночью. Калист казался ей небесным видением и, преданная ему безгранично, она представляла его себе ангелом– хранителем.
Разве не он довел ее до такой высоты религии, где страдания смолкают и тонут в непонятной бесконечности.
Торжествующий вид Беатрисы положительно беспокоил Камиль. Женщина не может скрыть от соперницы своего торжества, даже если она отрицает свою победу. Удивительна была эта нравственная глухая борьба двух подруг. Каждая из них старалась скрыть свою тайну, каждая считала себя жертвой.
Калист вошел, держа письмо в перчатке, ожидая удобной минуты, чтобы передать его Беатрисе. Перемена в подруге не ускользнула от наблюдательной Камиль, и она, делая вид, что не обращает на нее внимание, зорко стала наблюдать за ней в зеркале, как только вошел Калист. Минута встречи самая предательская для всех женщин. И умные, и глупые, правдивые и лживые не в состоянии скрыть своей тайны. То слишком много осторожности, то лишнее пренебрежение, взгляд слишком простой, или полный огня, опущенные ресницы – все выдает чувство, при всем старании скрыть его, и только одно равнодушие никогда не требует вуали. Женщины гениальны в своих оттенках; прибегая так часто к ним, они постигают их в совершенстве. В этих случаях она взглядом окидывает соперницу с ног до головы; ей понятно все. Она отгадывает чуть-чуть заметное движение ноги, неприметное волнение, находя значение в том, что не имеет смысла для мужчины. Трудно себе представить лучшую комедию, как две наблюдающие друг за другом женщины.
– Калист сделал опять глупость, – думала Камиль, наблюдая их неуловимые взгляды, понятные им одним.
Маркиза смотрела на Калиста, как на вещь, принадлежащую ей; в ней не было ни холодности, ни притворного равнодушия. Калист был понят. Он покраснел, как виноватый, но счастливый человек. В Туш он пришел узнать о распоряжениях на следующий день.
– Так вы, наверное, идете, моя милая? – спросила Камиль.
– Иду, – отвечала Беатриса.
– А как вы узнали об этом? – обратилась мадемуазель де Туш к Калисту.
– Я только что слышал ваши предположения, – поспешил ответить
– Как они понимают друг друга, – подумала Камиль, от которой не ускользнули их взгляды… – Все кончено. Мне остается только исчезнуть.
Мысль эта давила ее, а изменившееся лицо заставило вздрогнуть Беатрису.
– Что с тобой, душечка?
– Ничего, – отвечала Камиль. – Итак, Калист, вы пришлете моих и ваших лошадей в Круазиг, чтобы нам вернуться оттуда на лошадях через город Батц. Мы позавтракаем в Круазиге, обедать же будем в Туше. Позаботьтесь также и о перевозчиках. Выедем мы утром, около восьми часов. Какая чудная панорама откроется перед вами, – говорила она Беатрисе. – Вы увидите Камбремера, добровольно наложившего на себя покаяние на этой скале за то, что убил сына. О, теперь вы в первобытной стране, где чувства у людей необыкновенны. Калист расскажет вам эту историю, – говорила Камиль, уходя в свою комнату. Она задыхалась.
Калист отдал письмо Беатрисе, и последовал за мадемуазель де Туш.
– Калист, вас любят, это верно, но вы скрываете от меня что-то, не следуете моим советам.
– Любим, я! – воскликнул Калист, падая в кресло.
Камиль подошла к двери. Беатриса исчезла; это было более чем странно. Женщина уходит из комнаты, где находится предмет ее любви, только тогда, когда ей предстоит что-нибудь лучшее.
– Может быть, она получила письмо от Калиста, – промелькнуло у нее в уме. Но на такую смелость, ей казалось, невинный бретонец не был способен.
– Если ты не послушаешь меня, все будет потеряно из-за твоей ошибки, – строго говорила Камиль. – Теперь оставь меня, иди, готовься к радостям завтрашнего дня.
Она сделала знак, и Калист повиновался ей. Иногда и немые страдания говорят с деспотическим красноречием.
Отправляясь с лодочниками в Круазиг, проходя песками и болотами, Калисту делалось страшно: что-то фатальное звучало в последней фразе Камиль.
Через четыре часа он возвратился усталый, думая отобедать в Туше. Его встретила у дверей горничная Камиль и сказала, что этот вечер его принять не могут. Удивленный Калист хотел порасспросить горничную, но она заперла дверь и убежала.
Пробило шесть часов на колокольне Геранды. Калист возвратился домой, велел подать обед и в самом мрачном настроении сел играть в мушку. Эти переходы от счастья к несчастью, от безнадежности к уверенности быть любимым убивали молодую душу, которая уносилась к небесам так высоко, что падение должно было быть более чем ужасно.
– Что с тобой, мой Калист? – шепнула ему на ухо мать.
– Ничего, – ответил юноша, смотря на нее потухнувшим взглядом.
Не надежда, а безнадежность служит мерилом нашего честолюбия. Каждый отдается чудным грезам надежды в тайне, страдания же не прикрываются флером.
– Какой вы нелюбезный, – говорила Шарлотта, когда истощился весь запас ее мелкого, провинциального кокетства, переходящего в придирчивость.
– Я устал, – проговорил Калист, вставая и прощаясь со всеми.
– Калист очень изменился, – сказала мадемуазель Пен-Холь.
– Еще бы, у нас нет красивых платьев, отделанных кружевами, мы не подымаем так рукава, мы не позируем, не умеем смотреть в сторону, поворачивать голову, – говорила Шарлотта, передразнивая и утрируя позы и взгляды маркизы. – У нас нет голоса, исходящего как бы из головы, ни этого маленького, интересного кашля – кхе! кхе! напоминающего вздох Тени. Несчастье наше заключается в нашем крепком здоровье. Мы любим друзей наших просто и без кокетства; смотря на них, мы не хотим ужалить их и не бросаем на них лицемерных взглядов. Мы не умеем опускать голову наподобие плавучей ивы и казаться любезными, поднимая ее таким образом.