Сочинения
Шрифт:
– Напротив, она станет обожать тебя, – ответила девушка. – Прогулка наша кончена. Надо перенести Беатрису в Туш.
– А что было бы с тобой, если бы она умерла? – спросила Камиль.
– Я последовал бы за ней.
– А мать твоя? – потом помолчав немного: – А я? – тихо сказала она.
Прислонившись к граниту, Калист стоял весь бледный и недвижимый.
Быстро возвратился Гасселен с лестницей, добытой им на одной из маленьких ферм, разбросанных в поле. Беатриса немного пришла в себя. Гасселен спустил лестницу, попросив Калиста продеть красную шаль Камиль под руки Беатрисы и перебросить ему конец; он помог маркизе приподняться на круглую площадку.
– От смерти я не отказалась бы, но страдания! – слабым голосом сказала Беатриса Камиль. Маркиза была так слаба и разбита, что решили отнести ее на ферму, где Гасселен взял лестницу. Все трое сняли с себя лишнюю одежду, устроили из нее на лестнице род матраца и, положив Беатрису, понесли ее как на носилках. На ферме ее положили на кровать. Гасселен отыскал лошадей, которые поджидали гуляющих, и уехал за хирургом в Круазиг, приказав лодочникам ждать в самой ближайшей бухте от фермы. Калист сел на скамейку и только движением головы и односложными словами отвечал на вопросы Камиль, сильно взволнованной состоянием Беатрисы и Калиста. Больной стало легче, как только ей пустили кровь. Она заговорила, согласилась ехать. И в пять часов вечера была в Туше, где и ждал доктор. С невыразимой быстротой слух о происшествии распространился между изредка показывающимися обитателями этой пустынной стороны.
Калист вместе с Камиль провел ночь в Туше у кровати Беатрисы. Доктор уверял, что на завтра у маркизы останется одна только слабость. У Калиста отчаяние смешивалось с радостью. Он сидел у кровати Беатрисы; смотрел, как она спала или пробуждалась; видел ее бледное лицо, следил за ее каждым движением. Камиль грустно улыбалась, отгадывая, что Калист полон страсти, которая кладет неизгладимый отпечаток на душу и способности человека, если охватывает его в эпоху юности, когда никакая работа, никакие заботы не могут помешать ее развитию. Никогда Калист не узнает настоящей Беатрисы. Как старается он отгадать ее малейшее, желание! Находясь в ее комнате, у ее кровати, он думал, что она уже его. С каким вниманием следил он за каждым ее движением. Его нежная внимательность и его счастье проявлялись так наивно, что одну минуту обе женщины, улыбаясь, перекинулись взглядами. Когда Калист заметил в красивых зеленоватых глазах больной выражение любви и смущения, смешанного с насмешкой, он покраснел и отвернулся.
– Не говорила ли я вам, Калист, что вы, мужчины, сулите нам счастье; а кончаете тем, что бросаете нас в пропасть, – сказала Беатриса.
Услышав эту шутку, сказанную ласковым голосом, обозначающим как бы перемену в сердце маркизы, Калист, опустившись на колени, поцеловал ее влажную руку с полной покорностью.
– Вы в праве оттолкнуть мою любовь навсегда, и я не скажу ни слова, – проговорил он. – Ах! – воскликнула Камиль, заметив выражение лица Беатрисы и вспомнив жалкие результаты своей дипломатии, – любовь умнее всего на свете.
– Примите успокоительное и старайтесь уснуть, мой друг, – сказала она Беатрисе. Ночь эту Калист проводил у мадемуазель де Туш. Она просматривала книги по мистической теологии, Калист читал Индиану, первое произведение знаменитой соперницы Камиль, где изображался молодой человек, любивший преданно, раболепно, скрытно и настойчиво женщину в таком же ложном положении, как и Беатриса. Эта книга послужила роковым примером для Калиста.
Ночь эта оставила неизгладимые следы в сердце бедного юноши, которому Фелиситэ постаралась дать понять, что всякая женщина, если только она не чудовище, должна быть польщена и счастлива,
– Меня вы, наверно, не бросили бы в воду, – прибавила бедная Камиль сквозь слезы.
Только к утру заснул усталый Калист в кресле. Теперь была очередь маркизы любоваться этим прелестным ребенком, побледневшим от впечатлений и волнений первой любви; она услышала, как он прошептал ее имя во сне.
– Он любит меня, даже когда спит, – сказала маркиза Камиль.
– Надо отправить его спать домой, – сказала Фелиситэ и разбудила его.
В замке дю Геник никто не беспокоился: Фелиситэ написала раньше несколько слов баронессе. К обеду Калист вернулся в Туш.
Беатриса встала бледная, слабая, изнеможенная, но в ее взгляде и в голосе не было ни малейшей жесткости. В этот вечер все было мирно в Туше. Камиль села за рояль, давая возможность Калисту остаться с Беатрисой. Калист молча жал руку маркизы. Фелиситэ как бы больше не существовало. Женщины холодные, гордые, хрупкие, слабые, как маркиза Рошефильд, женщины, которыми оскорбительно увлекаются ради их красивой шеи, напоминают собою кошачью породу, с душою, вполне подходящей к цвету их светлых, зеленых и серых глаз. И чтобы пробить такие камни, необходим взрыв.
Бешеная любовь Калиста, его покушение на ее жизнь были для Беатрисы тем ударом грома, которому повинуется все, и покоряются натуры самые мятежные и упорные. Беатриса чувствовала себя перерожденной: искренняя, чистая любовь наполняла ее сердце чистой радостью. Она наслаждалась незнакомыми ощущениями, чувствуя себя и лучше и возвышеннее, как бы достигая того пьедестала, на котором стоят женщины Бретани. Она восхищалась обожанием этого ребенка, счастье которого удовлетворялось ее жестом, взглядом и словом. За ничто она получала целое сердце; и это особенно умиляло ее. Перчатка ее была для него дороже, чем вся она для того, кто должен был бы боготворить ее. Какая женщина устоит против подобного обожания! Ее поняли, ей поклоняются! Скажи она Калисту пожертвовать жизнью ради ее минутной прихоти, он, не задумываясь, исполнил бы ее желание.
В Беатрисе проглядывало теперь что-то благородное и возвышенное. Узнав такую глубокую любовь, она старалась казаться лучшей женщиной в глазах Калиста, желая властвовать над ним безгранично. Чем слабее чувствовала она себя, тем более ухищрялась в своем кокетстве. С обворожительной ловкостью представлялась она больной целую неделю. Под руку с Калистом ходила она по саду и заставляла Камиль снова переживать те страдания, которые она испытала первую неделю ее пребывания в Туш.
– Ах, моя милая, ты заставляешь его делать слишком большой обход, – сказала Камиль маркизе.
Как-то вечером, еще до прогулки в Круази, обе женщины болтали о любви, смеялись над разными способами мужчин делать объяснения, соглашаясь, что самые ловкие, и менее любящие, недолго блуждают в лабиринте чувствительности, и, конечно, правы, а что с любящими искренно женщины всегда сначала очень дурно обращаются.
– Они приступают к женщинам, как Лафонтен к Академии, – сказала тогда Камиль.
Замечание это заставило маркизу вспомнить весь разговор, и она не могла не упрекнуть себя в фальши. Маркиза Рошефильд имела неограниченную власть над Калистом: одним жестом или взглядом она напоминала ему его необузданность на берегу моря. Он умолкал, заглушая в себе желания и страдания с таким геройством, которое тронуло бы всякую другую женщину. Своим кокетством она довела его до такого отчаяния, что он как-то бросился на шею Камиль, умоляя ее дать ему совет.