Сочинения

де Бальзак Оноре

Слова эти объяли всех ужасом. Калист плакал, видя, как побледнел отец от волнения.

Священник, зная приговор врачей, пошел за мадемуазель де Туш. Прежняя ненависть к ней сменилась теперь восторженным поклонением, и он защищал ее, как пастырь свою любимую овечку. Весть о безнадежном положении барона собрала на улице целую толпу. Крестьяне, соловары и слуги Геранды стояли на коленях, пока священник напутствовал старого бретонского воина. Все смотрели на прекращение такого древнего бретонского рода, как на общественное несчастье. Обряд этот поразил Калиста, и на минуту горе заглушило любовь. Во время агонии стойкого защитника монархии, Калист стоял на коленях и, рыдая, следил за приближением смерти. Старик скончался в кресле, окруженный семьей.

– Я умираю верный королю и религии. Да продлит Господь за мое усердие жизнь Калисту, – шептал он.

– Я буду жить, отец, и буду повиноваться вам, – отвечал юноша.

– Если ты хочешь, чтобы смерть моя была

так же спокойна, как моя жизнь с Фанни, дай мне слово, что женишься.

– Я обещаю тебе, отец.

Много трогательного было в Калисте или, лучше сказать, в призраке Калиста, поддерживаемом шевалье, который следовал за гробом: Казалось, привидение вело тень. Церковь и маленькая площадка перед ней были полны народу, который стекался сюда на десять миль в окружности.

Баронесса и Зефирина были сильно огорчены, заметив, что, несмотря на желание повиноваться отцу, Калист по-прежнему находился в мрачной апатии. В день погребения баронесса ушла с ним в сад, села на скамейку и долго расспрашивала его. Он отвечал ласково и покорно, но в ответах его звучала полная безнадежность.

– Мама, – говорил он, – пойми, что нет во мне жизни; пища не питает меня, воздух не живит мою кровь, солнце не греет меня, и когда оно освещает наш дом, как теперь, когда ты видишь наш дом, залитый светом, мне он представляется неясным туманным пятном. Будь Беатриса здесь, все засияло бы мне. Напоминают ее мне только вот эти цветы, – говорил он, вынимая спрятанный на груди завялый букетик, подаренный маркизой.

Баронесса ни о чем больше не спрашивала Калиста: ответы его причиняли ей еще больше горя, чем его молчание. Увидав Камиль в окно, Калист вздрогнул, так сильно напомнила она ему Беатрису. Этой радостной минутой обе убитые горем женщины были обязаны Камиль.

– Калист, – сказала Фелиситэ, – карета готова, отправимся вместе искать Беатрису.

Бледное изнеможенное лицо юноши вспыхнуло, и улыбка на минуту оживила его.

– Мы спасем его, – сказала мадемуазель де Туш матери, которая со слезами радости сжимала ее руки.

Итак, чрез неделю после смерти барона, мадемуазель де Туш и Калист с матерью уехали в Париж, оставив все дела на руках Зефирины. Фелиситэ готовила Калисту чудную будущность.

Связанная родством с семьей де Грандлье, герцогская ветвь которых заканчивалась пятью дочерями, Камиль описала герцогине де Грандлье всю историю Калиста, извещая ее, что продала свой дом на улице Монблан, за который спекулянты предлагали два миллиона пятьсот тысяч франков. Вместо него ее поверенный приобрел красивый отель в улице Бурбон за семьсот тысяч франков. Из оставшихся денег от продажи дома миллион назначался на выкуп земель дю Геник, а все свое остальное богатство она завещала Сабине де Грандлье. Она знала намерение герцога и герцогини отдать младшую дочь за виконта де Грандлье, наследника их титула. Знала также, что вторая дочь Клотильда-Фредерика не хотела выходить замуж, но не постригалась в монахини, как старшая; оставалась только предпоследняя, хорошенькая двадцатилетняя Сабина, ей и поручила Камиль излечить Калиста от его страсти к маркизе Рошефильд. Во время путешествия Фелиситэ посвятила баронессу в свои намерения. Отель в улице Бурбон предназначался Калисту, если бы ее план увенчался успехом.

Все трое остановились в отеле де Грандлье, где баронессу встретили с должным ей почетом. Камиль советовала Калисту осмотреть Париж, пока она займется розысками Беатрисы, и познакомила его с всевозможными удовольствиями парижской жизни. Герцогиня, две ее дочери и их подруги показали Калисту Париж в самый сезон праздников. Движение Парижа доставляло громадное развлечение юному бретонцу. Он находил большое сходство по уму между маркизой Рошефильд и Сабиной, которая к тому же была самая красивая и самая прелестная девушка парижского общества. Он поддался ее кокетству, чего не могла бы достичь ни одна другая женщина. Сабина де Грандлье особенно удачно исполняла свою роль, потому что Калист ей чрезвычайно нравился. Все шло так хорошо, что зимою 1837 года юный барон дю Геник, цветущий здоровьем и молодостью, выслушал спокойно свою мать, которая напомнила ему об обещании, данном отцу, и советовала жениться на Сабине. Но, исполняя свое обещание, Калист все же не мог скрыть тайного равнодушия, так хорошо знакомого баронессе. Но она надеялась, что счастливый брак рассеет его последнюю печаль. В день, когда вся семья де Грандлье и баронесса с родственниками, приехавшими из Англии, сидели в большой зале отеля, и Леопольд Ганнекен, их нотариус, объяснял контракт, прежде чем прочесть его, Калист с мрачным видом наотрез отказался воспользоваться тем, что предназначала ему мадемуазель де Туш, видя в этом жертву со стороны Камиль, которая теперь, как он думал, разыскивала Беатрису. В этот момент к удивлению всей семьи вошла Сабина. И туалет ее, и вся она, хотя брюнетка, сильно напоминала собою мадам Рошефильд. Сабина передала Калисту следующее письмо.

Камиль – Калисту.

«Калист, я навсегда ухожу в монастырь. Прощаясь с миром, мне хочется взглянуть на него в последний раз.

Окидывая его взором, я вижу вас одного, в вас последнее время заключалась вся моя жизнь. По расчетам, строки эти должны дойти до вас во время церемонии, на которой я не в состоянии присутствовать. Когда вы станете перед алтарем с молодой красивой девушкой, отдавая ей свою руку, и она открыто будет любить вас перед небом и землею, в тот день и я предстану пред алтарем, но только невестой Того, Кто не обманывает, не изменяет никогда. Я не хотела бы огорчить вас, но я прошу вас, не отказывайтесь из ложной деликатности от имущества, которое я решила передать вам после же первой встречи с вами. Не лишайте меня прав, которые я приобрела такой дорогою ценою. Если любовь есть страдание, то я сильно любила вас, Калист! Но не мучьте себя упреками; знайте, что всеми радостями этой жизни я обязана вам; несчастья свои создала я сама. За все прошлое мое горе сделайте меня счастливой навсегда. Дайте возможность бедной Камиль быть чем-нибудь в вашем будущем счастье. Дайте мне, дорогой мой, быть как бы ароматом цветов вашей жизни, слиться с нею навсегда, незаметно для вас. Вам я обязана блаженством вечной жизни. Неужели же вы не захотите принять от меня ничтожное, земное богатство? Или в вас нет великодушия? Или вы примите это за последнюю уловку отвергнутой любви? Мир без вас, Калист, потерял для меня значение. Вы сделали из меня самую суровую отшельницу. Неверующую Камиль Мопен, автора книг и пьес, от которых я навсегда отказываюсь теперь, эту бесстрашную нечестивую девушку, вы смирили и привели к Господу. Теперь я стала невинным ребенком, каким должна была быть давно. Слезы раскаяния обновили меня. Я предстану пред алтарем, приведенная к нему ангелом, мною любимым Калистом. С какой нежностью произношу я это имя, освященное моим решением. Я люблю вас бескорыстно, как любит мать своего сына, как любит церковь своих детей. Я молюсь за вас и за вашу семью, думая только о вашем счастье. Если бы вы могли понять всю прелесть покоя, какой я испытываю, уходя от всех мелких общественных интересов, как приятно мне сознание, что я исполняю свой долг, согласно вашему девизу, вы, не задумываясь, вступили бы в счастливую жизнь, ожидающую вас. Дорогой мой, общество, в котором придется вращаться вам, не могло бы, конечно, существовать без религии; отдаваясь страсти и мечтам, как прежде делала я, вы потеряете ее так же, как потеряла я. Женщина только тогда равна мужчине, когда ее жизнь делается сплошной жертвой, как жизнь мужчины должна быть беспрерывной борьбою. Моя жизнь была полна эгоизма и возможно, что на ее закате Бог послал мне вас, как вестника наказания и будущего милосердия. Выслушайте это признание женщины, слова которой послужили ей маяком к свету и привели ее на путь истины. Будьте мужественны, пожертвуйте вашей фантазией ради главы семьи, обязанностей мужа и отца! Подымите упавшее знамя древней фамилии дю Геник. И в этот век, без религии и принципа, будьте благородным человеком в полном смысле этого слова. Разрешите мне, дорогое дитя мое, ненадолго взять на себя роль матери; обожаемая Фанни не станет ревновать девушку, умершую для мира, руки которой отныне будут простираться только к небесам. Более чем когда, вам необходимы средства теперь. Возьмите же частицу моих, Калист, употребите их с пользою: это не подарок, это мое завещание. Предлагая вам пользоваться доходами, накопившимися с моих имений близь Парижа, я забочусь о ваших детях, о вашем старом бретонском доме».

– Подпишем, – сказал молодой барон к удовольствию всего общества.

Часть третья

Измена

Через неделю после свадьбы, которая, по обычаю некоторых семейств С.-Жерменского предместья, состоялась в семь часов в церкви св. Фомы Аквинского, Калист и Сабина садились в карету, сопутствуемые поцелуями, поздравлениями и слезами лиц, толпившихся у отеля Грандлье. Слышались поздравления четырех свидетелей и слуг. Слезы стояли на глазах герцогини и ее дочери Клотильды, и обеих волновала одна и та же мысль.

Бедная Сабина вступает в новую жизнь с человеком, женившимся не совсем по своей воле. Замужество состоит не из одних легких удовольствий, счастье зависит от сходства темперамента, физического влечения, сходства характеров, что собственно и делает из этого социального учреждения вечную загадку. Девушки-невесты и матери, хорошо знакомые с этой опасной лотереей, знают, какие обязанности они должны будут нести. Вот почему женщины плачут на свадьбе, тогда как мужчины улыбаются; они ничего не теряют, тогда как женщины знают, чем рискуют. Впереди новобрачных ехала баронесса. К ней обратилась герцогиня.

– Вы мать, хотя только единственного сына, но по мере возможности постарайтесь заменить Сабине меня.

На передке этой кареты сидел егерь, заменявший курьера, сзади две горничные. Четыре форейтора, в красивых мундирах (каждая карета была запряжена в четыре лошади) с букетиками в бутоньерках и лентами на шляпах; герцог Грандлье насилу мог упросить их снять ленты, дав им за это денег. Французский почтальон большею частью очень смышлен, но любит позабавиться; они взяли деньги, а у заставы опять надели свои ленты.