Сочинения
Шрифт:
– Нам есть о чем поговорить, – сказал Конти, предупреждая отказ Калиста.
При их отношениях молодому бретонцу было неудобно уйти.
– Друг мой, – сказал музыкант ласковым голосом, когда юноша выпил два стакана вина, – мы оба славные малые и можем поговорить откровенно. Меня привело сюда вовсе не подозрение: я знаю, что Беатриса любит меня, – прибавил он самодовольно, – но я не люблю ее. Не увезти ее приехал я, а покончить с ней, предоставляя ей всю честь этого разрыва. Вы слишком молоды, чтобы понять, как выгодно казаться жертвою, когда чувствуешь себя палачом. Молодые люди мечут гром и молнию, порывая с женщиной и, презирая ее, они часто вызывают в ней ненависть. Люди опытные заставляют женщину отказаться от них, принимают огорченный вид, вызывая таким образом в женщине и сожаление к ним, и сознание ее превосходства. Немилость божества еще можно смягчить, отречение
На лице Калиста выражалось счастье: он признался в своей любви, а Конти только этого и хотел.
Как бы человек ни был пресыщен и испорчен, но в момент, когда грозит опасное соперничество, чувство вспыхивает в нем опять; желая бросить женщину, никто не хочет быть брошенным ею. В этом положении и мужчина, и женщина стараются оставить первенство за собою; рана, нанесенная самолюбию, всегда слишком глубока. Возможно, что здесь играет роль больше общественное мнение, чем личное самолюбие, кажется, будто лишаешься всего капитала, а не одного только дохода. На вопросы артиста Калист рассказал все, что произошло за эти недели, и остался в восторге от Конти, который скрыл свой гнев под видом чарующего добродушия.
– Поднимемтесь, – проговорил музыкант, – женщины недоверчивы, они, верно, вообразят, что мы передрались и, пожалуй, еще подслушают наши разговоры. Я же стану помогать вам насколько возможно. С маркизой буду невыносим, груб, ревнив, стану упрекать ее в измене, и это лучшее средство заставить женщину изменить на самом деле. Вы получите счастье, я – свободу. Возьмите сегодня на себя роль неотступного влюбленного, я же изображу подозрительного и ревнивого. Умоляйте маркизу отдаться вам, плачьте, наконец, вы молоды, вы можете плакать, я же не могу, а потому и успех останется на вашей стороне.
По просьбе своего соперника Конти спел лучшие музыкальные произведения, возможные для исполнения любителей, из известной Рriа che spunti l’огога, которую и сам Рубини не начинал без волнения и которая так часто доставляла полный триумф Конти. В этот вечер сам он был какой-то особенный; масса ощущений волновала его грудь. Калист был на седьмом небе. С первых слов каватины, Конти бросил взгляд на маркизу, придавая особое значение словам, и все было понято. Камиль, аккомпанируя, заметила этот приказ, заставивший Беатрису опустить голову. Ей казалось, будто Калист опять попался, несмотря на все ее советы. Еще больше уверилась она в этом, когда Калист, прощаясь с Беатрисой, поцеловал ей руку, пожимая ее со самонадеянным, лукавым видом.
В то время как Калист возвращался в Геранду, люди укладывали вещи в карету Конти, которая с восходом солнца, как он сказал, должна была увезти Беатрису на лошадях Камиль до первой станции. Темнота давала возможность маркизе Рошефильд бросить последний взгляд на Геранду с ее башнями, освещаемыми утренней зарей.
Глубокая грусть охватила Беатрису; здесь оставляла она лучший цвет своей жизни: такую любовь, о которой могут мечтать только самые юные девушки. Страх перед обществом разбивал первую искренью любовь этой женщины, оставляя в ней следы на всю жизнь. Как светская женщина, маркиза подчинялась законам света, она приносила любовь в жертву приличиям, как многие женщины приносят его в жертву религии и долга. Гордость заставляет часто женщину быть добродетельной. Как много женщин подвергается подобной участи.
На следующий
– Беатриса? – спросил пораженный Калист.
– Конти обманул вас, и я… ничего не могла поделать, так как вы ничего не сказали мне.
Она привела Калиста в маленькую гостиную; он упал на диван, где так часто сидела Беатриса, и зарыдал. Фелиситэ молча курила, понимая невозможность облегчить первый взрыв такого глубокого, жгучего горя. Не зная на что решиться, Калист целый день был в каком-то оцепенении. После обеда Камиль удалось заставить Калиста выслушать ее.
– Страдания, которые ты причиняешь мне, более, чем ужасны, мой друг, – говорила она, – а впереди у меня нет тех радостей, какие испытаешь еще ты. И весна, и любовь, исчезли навсегда для меня, утешение свое найду я только в Боге. Накануне приезда Беатрисы я говорила тебе много о ней, показывала ее карточку, обрисовывая ее, я не хотела бранить ее, думая, что ты припишешь все это моей ревности. Сегодня я выскажусь откровенно. Пойми, наконец, что Беатриса недостойна тебя; падение ее не требовало вовсе огласки; она с умыслом наделала шуму, чтобы обратить на себя внимание. Это одна из тех женщин, которые предпочитают блестящий скандал спокойному счастью; бросая вызов обществу, они взамен получают заслуженное злословие; во что бы то ни стало, они стремятся заставить говорить о себе. Тщеславие не дает ей покоя. Богатством и умом она не достигла того пьедестала, к которому она стремилась. Она хотела добиться известности графини де Ланге и виконтессы Босеан, но свет справедлив: он признает только истинное чувство. Итак, играя комедию, Беатриса и была признана актрисой второго разряда. К побегу ее не было препятствий, Дамоклов меч вовсе не угрожал ее любви. В Париже можно быть счастливой, если любить искренно и держаться в стороне. Во всяком случае, если бы она любила тебя, она не могла бы уехать с Конти.
Долго и красноречиво говорила Камиль, но все ее старания оказались тщетными. Калист движением выражал свою полную веру в Беатрису. Фелиситэ принудила его сидеть во время обеда, есть он не мог; только в молодости испытываются подобные волнения; позднее человеческая натура грубеет и привыкает ко всему. Нравственные потрясения только тогда могут взять верх над физической системой и привести к смертельной болезни, когда организм сохраняет еще свою первоначальную хрупкость. Горе, убивающее юношу, переживается в зрелом возрасте не только одними нравственными, но и окрепшими физическими силами. Мадемуазель де Туш была испугана покойным состоянием Калиста, после первого взрыва отчаяния. Раньше, чем покинуть Туш, он вошел в комнату маркизы и лег па подушку, где так часто покоилась голова Беатрисы.
– Я безумствую, – говорил он, прощаясь с глубокой грустью с Камиль.
Возвратившись домой, он застал там, как всегда, все общество за пулькой и просидел целый вечер возле матери. Священник, шевалье дю Хальга, мадемуазель Пен-Холь, все знали об отъезде маркизы Рошефильд и все радовались, что Калист снова вернулся к ним. Молчаливость его ни от кого не укрылась, но никто в старом замке не мог себе представить, чем кончится эта первая искренняя, чистая любовь Калиста.
Первые дни Калист аккуратно посещал Туш, он каждый день бродил по лугам, где столько раз гулял под руку с Беатрисой; часто доходил до Круази, поднимался на свалу, откуда бросил ее. Целыми часами лежал в тени бука и, изучив все точки опоры этого откоса, он свободно спускался и подымался по нему.
Эти одинокие прогулки, молчаливость и мрачное настроение духа пугали мать Калиста. Через две недели, в продолжение которых Калист напоминал собою зверя, запертого в клетку; клеткой же этого безнадежно-влюбленного, по выражению Лафонтэна, были места, освященные следами ног и освещенные глазами Беатрисы. Он прекратил свои прогулки к морю. У него едва хватило сил, чтобы дойти до дороги Геранды, откуда виднелось окно, в котором он видел Беатрису. Семья его, счастливая отъездом «Парижан», как называли их провинциалы, не замечала в Калисте ничего болезненного и опасного. Обе старые девы и священник, преследуя цель, удерживали Шарлотту Кергаруэт, которая вечерами кокетничала с Калистом, получая от него в ответ только совет, как играть в мушку. Калист сидел обыкновенно между матерью и своей бретонской невестой. Священник, тетка и Шарлотта наблюдали за ним, а возвращаясь домой, говорили об его удрученном состоянии духа; равнодушие его приписывали его согласию на их планы. Как-то раз Калист рано простился и ушел спать; все оставили карты и тоскливо переглянулись, смотря вслед юноше.