Сочини что-нибудь

Паланик Чак

Дальше просто прелесть. Огонь. Вроде бананов с мороженым или блинчиков. Вроде кофе по-испански, когда бармен посыпает его корицей и та вспыхивает, как светлячки, и это так прекрасно, что папочке с мамочкой остается глазеть на голубое сияние, которое будто льется с экрана старинного телека, а ведь это чарующее синее пламя пляшет на лобке у мамочки, пропитанном антисептиком для рук, он до конца-то не испарился и вспыхивает, как напалм поутру за спиной Мартина Шина, и все равно папочка с мамочкой не думают лечь и кататься, лечь и кататься, как учили их в детстве, нет, они оба орут, даже мамина гордость орет – выпуская весь воздух, что напустил в нее папочка, – вместе со струей пламени, как дракон огнедышащий, как солдат-огнеметчик в джунглях Вьетнама,

как лейтенант Эллен Рипли, что гоняется за чужим по темным коридорам звездолета «Ностромо», эта сильная героиня, звезда феминисток, готовая надрать зад кому хочешь, которая в итоге оказалась просто актрисой Сигурни Уивер, короче, струя пламени бьет над сиденьем, прямиком в обработанное антисептиком достоинство папы, да не просто в кусты, а в сам ствол, торчащий под давлением, и вот уже папочке не до своей крайней плоти, а сейчас он во всех красках пытается расписать ту картину, пускай на лице его паренька Троя выражение крайнего ужаса, папочка говорит, что это как жарить зефирки у костра во время похода, когда подносишь зефирину слишком близко к огню, и вот уже на палочке шарик расплавленной сладкой массы, который шипит и плюется, его не потушишь, и это намного, намного хуже, чем просто обжечься, а тут приходит мамин плохой день, пусть даже для него не время, просто женщины так реагируют на сильный испуг – вроде как когда заметят у мойки на кухне паука или увидят страшную маску для Хеллоуина, у них мышцы сжимаются, выполняя защитный маневр, словно кальмар, выпускающий облако чернил, так вот мамочка выпускает фонтан крови, словно вулкан – магму. Но даже это не помогает, ведь салон «Доджа-Дарта» пылает как адский огонь внутри раскаленной топки, как жаркий камин в горящем доме где-нибудь в закоулках ада, и когда папочка кончает, его сперма бьет огненными струями, стреляет пух-пух-пух, словно трассирующими пулями, словно фейерверк на День независимости, и даже тогда мамочка не ощущает прилива огромного облегчения, ведь она вроде как не беременна, нет, папочка с мамочкой скачут по салону машины. И вот уже головные огни других машин прыгают вверх-вниз, вверх-вниз, и народ, посвистывая, кричит как на родео: «Заставь ее брыкаться!», потому что не знает: в салоне пожар, горят и папины-мамины прелести, до тех пор, пока мамочка и папочка не вылетают из салона через задние двери, причем в голову им так и не приходит упасть и кататься, нет, они бегут прочь, оставляя за собой огненные следы на земле, как от сгоревших зефирок, они как подтаявшее мороженое с бананами, текут и капают, поджигают на бегу бумажные салфетки (как тут не вспомнить анекдот про младенца в духовке!), мчатся к экрану, и лица Салли Струтерс и Питера Фонды – они целуются – становятся все больше и больше, а лицо сыночка, лицо Троя – один большой вопросительный знак, и паренек спрашивает:

– После этого родился я?

И вот они приехали домой, остановились на подъездной дорожке. Мама Троя, то, что от нее осталось, машет им из окна. Даже сейчас папаша несгибаем и полон решимости переплюнуть отца-лентяя и говорит:

– Нет, сынок.

Он говорит:

– После этого мы тебя усыновили.

Холодный обзвон [26]

Компьютер связывает меня с миссис Уэйн Тиммонс в Батл-Крик. Идет первая неделя продаж уникальной суперполотерки – не тряпки, а целой системы ухода за напольным покрытием. Она поможет сэкономить тысячи долларов, ведь ваши деревянные полы и ламинат теперь под защитой. Вы обретете уверенность и спокойствие. Всего три легких платежа…

26

Тут миссис Уэйн Тиммонс говорит:

– Постойте.

Она говорит:

– С какой стати мне у вас что-то покупать?

Политика фирмы требует вернуться ко Второму уровню переговоров и сказать: уникальная суперполотерка поможет сэкономить деньги и время, когда вы решитесь продать дом.

Миссис Уэйн Тиммонс говорит:

– Вы в Бога верите?

В правилах этого нет, но я отвечаю. Диалог за пределами установленной схемы – это косяк. Официально нам не положено вступать в разговоры не по теме, но я говорю:

– Да.

Миссис Уэйн Тиммонс спрашивает:

– В нашего единственного истинного Господа?

Официально положено перевести разговор назад, на тему уникальной суперполотерки, и убедить потенциального покупателя в том, что с нашим новым продуктом уборка на кухне перестанет быть рабским трудом в Шабат…

Миссис Уэйн Тиммонс спрашивает:

– Вы точно не поклоняетесь улыбающемуся богу-слону?

Она спрашивает:

– Или какой-нибудь там многорукой обнаженной танцовщице?

Протокол у нас такой: начинаешь с Приветствия, потом просишь Согласия, или Разрешения, и далее Продаешь. Здороваешься: добрый вечер, утро или что еще там; в общем, Приветствие. Просишь Разрешения поговорить с потенциальным клиентом и лишь потом начинаешь Продажу.

– Который у вас час? – спрашивает миссис Уэйн Тиммонс. – У нас четыре дня.

Три, тоже пополудни. Ну вот, еще косяк. Наберешь таких энное количество, и наставник запишет тебе минус. И куковать тебе на работе, где платят еще меньше.

– Не надо врать, – ворчит миссис Уэйн Тиммонс.

Она говорит:

– Вы в Калькутте? Нью-Дели? В Индии или Пакистане?

Еще косяк. Я в Валла-Валла, поклоняюсь тому же Богу, что и она, белобородому великану.

– Как вас зовут?

Билл.

– Не надо врать. Вы Омар или Акбар, – заявляет миссис Уэйн Тиммонс. – Мы, американцы, знаем, как вас натаскивают. Про это и в газетах, и по телевизору рассказывали. Вам раздают обычные имена и учат разговаривать как нормальные люди.

Она говорит:

– Но мы-то знаем, что вы отнимаете еду у наших деток…

На другом конце комнаты на меня смотрит наставник. Смотрю в ответ на нее, вскинув брови. Она ногтем тычет в электронное табло на стене: на нем отображаются данные по звонкам, по всем звонкам за смену; я превышаю лимит времени. Три минуты превращаются в четыре с половиной, спасибо косякам. Наставник смотрит на меня и чиркает ногтем по горлу.

Голос миссис Уэйн Тиммонс у меня в наушниках произносит:

– Вы даже гамбургеров не едите. Я на картинках видела.

Она говорит:

– У вас там грязные коровы движение на дорогах перекрывают…

Гляжу на табло: пять минут. Другие работники смотрят на меня и качают головами; из-за моих косяков им теперь не видать премии в конце месяца. По протоколу, положено извиниться и завершить звонок, но я не сдаюсь. Говорю: меня зовут Уильям Брэдли Хендерсон. Мне семнадцать, и я хожу в среднюю школу Томаса Джефферсона в Валла-Валла, что в Вашингтоне. Работаю по четыре ночи в неделю, коплю на машину…

Миссис Уэйн Томас говорит:

– А вы, народ, все учли…

Очень громко, прямо в микрофон отвечаю:

– Поверьте.

Все кругом отрываются от экранов и смотрят на меня. Черные, латиносы, азиаты, индейцы…

Я шепчу в микрофон:

– Послушайте, дамочка…

Чуть не ору:

– Да я, наверное, белее вашего…

В следующую смену мужчина из Су-Фолс говорит мне:

– Вы, значит, угоняете наши самолеты и врезаетесь в наши же небоскребы, а мне у вас сраные тряпки покупать?

Он говорит:

– Нет уж спасибо, Хаджи…

Мужчина из Талсы мне говорит:

– Тюрбан-башка, – и вешает трубку.

Мужчина из Фарго говорит:

– Верблюжатник, – и вешает трубку.

Звонок в Мемфис; мне говорят:

– Косоглазый, – и гудки в трубке.

Дальше компьютер связывает меня с западом Лос-Анджелеса, трубку берет женщина.

– На площади Тяньаньмэнь случилась трагедия, но вы должны и дальше бороться за свои права, за свободу.

Она говорит:

– Как член «Международной амнистии», я каждый лишний пенни вкладываю в борьбу, чтобы вам платили достойные зарплаты и улучшили условия труда.