Сочинитель 2
Шрифт:
— Это да, — охотно поддержал тему Ващанов. — Грипп препаскуднейший, я сам еле на ногах держусь. Ладно, ступай Никита, работай…
О направленных в прокуратуру на Кудасова и Егунина материалах по поводу нарушения сроков рассмотрения заявления Гришковца полковник не сказал ни слова. «Почему он поинтересовался, как обстоят дела с Мухой и Ильдаром именно сегодня? — думал Кудасов, шагая по коридору к себе в отдел: — Совпадение?»
Но, с другой стороны, задавать такие вопросы полковник не только имел полное право — он обязан был их задавать. И все же… Почему именно сегодня?
Никита Никитич открыл дверь в свой кабинет (он напомнил с утра растревоженный улей), прошел к столу в правом углу от окна, сел, подперев чугунную голову рукой. Нужно было работать, а перед глазами
— Мужики, — сказал Максим Егунин, вешая трубку телефона, по которому он несколько минут что-то увлеченно обсуждал с неким абонентом, — поржать хотите? Никита Никитич, — хохму для поднятия тонуса?
Поржать в 15-ом отделе никогда не отказывались, поэтому все присутствовавшие ожидающе посмотрели на Егунина. Максим кивнул на телефон и рассмеялся:
— С корешком из «спецуры» сейчас покалякали — у них ночью в гостинице «Ленинград» ЧП случилось. У них там актриса одна остановилась. Дарья… как же ее… Тьфу ты, только что же он фамилию называл — из головы выскочила, склероз утренний — ну, она еще в «Белой стае» играла…
— Знаем, знаем, — заинтересованно загомонили опера. — И что?
Егунин вновь фыркнул:
— Короче, иллюстрация к книжке про жизнь богемы. Эта Даша ночью, в сосиску пьяная, в одном халатике ночном, поперлась в бар. Ее там сначала не узнали, не хотели пускать, так она быстренько «построила» всех, матюгами обложила — короче прорвалась с боем, села, жахнула стаканчик и совсем поплыла. А там барыги какие-то сидели, они видят — дело такое, девушка, мягко говоря, уже совсем никакая, да еще, считай, голая — решили они ее снять и оприходовать, употребить, так сказать, по назначению… Подсели к ней, то да се, шампусика в нее еще влили — и убалтывают потихонечку… Она сначала вроде как и не возражала — хохотала, ручки целовать давала, а потом один из тех барыг — самый торопливый, видать — начал ее за сисечки прихватывать, тем более, что она их сама же на стол и вывалила. А «дойки» у нее, надо сказать, просто «мама, не горюй!» Стоят торчком, даже когда она лежит.
— Можно подумать, что ты их сам видел, — хмыкнул внимательно слушавший Рустам Нурзалиев — полуазербайджанец-полурусский, родители которого давным-давно осели в Питере.
— Сам не видел, врать не буду, — развел руками Максим. — Но источник из «спецуры» описал ее хозяйство подробно — посмотреть я бы не отказался…
— Да хрен с тобой, чего бы ты не отказался, что там дальше-то было? — недовольным гулом поторопили Егунина опера.
Максим кивнул:
— Короче, когда этот «папик» за сиськи ее ухватился — она взяла со стола бутылку шампанского недопитого и как звезданет ему по тыковке… Но тыковка крепкая оказалась — бутылка вдребезги, а барыга озверел, засветил девушке с правой под глаз. Ах ты, говорит, блядь дешевая… А она со стула кувыркнулась, но тоже не вырубилась — актеры, люди тренированные — встает и заявляет, что она, мол, блядь не дешевая, а жутко дорогая… И начинает стаканами со стойки в этих барыг кидаться, с криками типа: «Суки-падлы-воры-кровососы, жулики поганые, спекулянты недорезанные!» Короче, ставит весь этот бар, натурально, на уши — кто-то еще (то ли бандюги, то ли коммерсанты прибандиченные) начинает за нее заступаться. Пошла свалка, как на Диком Западе в салуне… А эта Даша в самой гуще кувыркается, участников подзуживает… Короче, когда «спецура» туда прибежала, она уже в отключке была — кто-то ей под второй глаз фонарь поставил, а от халатика на ней только левый рукав остался. Корешок мой вбегает в бар, видит, что такое чудо в углу валяется — ясное дело, он ее не узнал сразу, — обалдел и спрашивает бармена, что это, мол, за блядь? А она, видно, на слово «блядь» как-то обостренно реагирует — потому что снова открывает глаза и говорит ему, что он сам блядь, а она — актриса. И вообще, что все сволочи и суки — менты, бандиты и барыги. А весь мир — говно…
— Меткое замечание, — сквозь общий смех вставил реплику Саша Соснов. — У меня один приятель любил в сложных ситуациях такой стишок декламировать: «Все бабы — бляди, весь мир — бардак, любимый дядя — и тот мудак!»
— Да подожди ты с дядей, — перебил его Вадик Резаков. —
— А что дальше? — пожал плечами Егунин. — Кореш мой ее кое-как с пола поднял и в кабинет поволок — она вырубилась снова, и, кстати, ключ от номера найти никак не могли. Ну, он ее притащил, значит, в кабинет, сгрузил на диван, укрыл пледом и всю ночь оберегал чуткий девичий сон — пожалел ее, номер-то, конечно, можно было и открыть, да вдруг ей плохо бы стало, захлебнулась бы, или — если посреди ночи прочухалась, могла снова за приключениями куда-то порулить. Опять же — от барыг тех подальше… Мадемуазель спала, как сурок, утром глаза с трудом открыла, огляделась, и говорит: «Да… По-моему, девочка вчера не была паинькой. А вы, собственно, кто, гражданин?» «Гражданин» ей все тактично объяснил и не удержался — автограф попросил. Она это все восприняла как должное, кивнула и говорит: «Непременно, дружок, непременно… Только опохмели меня, ради Бога, и принеси из номера какую-нибудь одежонку — срам прикрыть. А потом я тебе автограф выпишу…»
Кабинет грохнул хохотом. Рустам Нурзалиев покачал головой укоризненно:
— А с виду — такая девушка-ромашка. Я ее в кино много раз видел… Богема — она вся такая. Бесятся с жиру, не знают, как себя еще развлечь…
— Да ну! — не согласился с ним Вадик Резаков. — А по-моему, классная девка, на все веревки отвязанная. С кем не бывает? Чую, близкая она нам по духу. Ей бы делом настоящим заняться… А, мужики? Вот бы ее к нам в отдел! Бандюков бы гоняли вместе. Мы ее быстренько обучили бы…
— Это она тебя быстренько бы всему научила, — сквозь смех пробормотал Егунин и повернулся к Кудасову: — Никита Никитич? Нам актрисы в отделе не нужны? Или у нас своих «артистов» хватает?
Кудасов издал горлом странный звук, и смешки в комнате постепенно затихли, потому что шеф 15-го отдела сидел совершенно бледный, с испариной на лбу.
— Что с вами, Никита Никитич? — подскочил к столу Кудасова Вадик Резаков. — Вам плохо?
— А? — Никита Никитич посмотрел на Резакова как-то странно и помотал головой. — Нет, все в порядке… Голова что-то разболелась. Это все грипп. Не проходит никак… От головы ни у кого таблетки нет?
Резаков очень удивился — на его памяти Кудасов в первый раз жаловался на недомогание да еще и таблетку просил… Нет, с шефом явно что-то странное творилось — таблетку попросил от головной боли, а сам начал левую сторону груди рукой растирать… Не зря, видно, говорили по телевизору, что в этом году грипп с очень плохими осложнениями…
Таблетку растворимого аспирина Кудасову опера сыскали мигом, поднесли стакан, сгрудились у стола обеспокоенно.
— Никита Никитич, — тревожно спросил Егунин. — Может быть, врача вызвать?
— Да ты что, Максим, — улыбнулся криво Кудасов. — Позориться еще будем. Все нормально… Да и полегчало мне уже. Так, давайте ребята, делом займитесь… Максим, ты, кстати, материалы по Боцману подготовил? Давай-ка их вместе посмотрим, есть там у меня кое-какие особые соображения…
Все облегченно перевели дух — раз Кудасов заговорил в своей обычной манере, значит ничего страшного. Подумаешь — голову у мужика прихватило…
— Никита Никитич, — Егунин потер нос. — По Боцману у меня почти все готово, нужно только пару штрихов добавить. Можно, я к вам через часик подойду?
— Можно, — кивнул Кудасов, открывая дверцу собственного сейфа.
Никита Никитич положил перед собой на стол досье Челищева и в который уже раз — начал перелистывать его. Только строчки почему-то извивались перед глазами, словно детеныши болотной гадюки…
«Да, — подумал Никита. — Круто они меня достали, до печенок… Судя по всему, на это и расчет был. Либо я ломаюсь на Дашкином „ходатайстве“, либо просто ломаюсь потом… Удар по нервам, по психике. Если б я, скажем, запил — им бы совсем хорошо было… Наверняка у них на этот случай для меня еще какой-нибудь сюрприз заготовлен… А вот хрен вам! Отсосете у пожилого зайца! Я вам, ребята, радости не доставлю. Я вам доставлю много горя и глубоких душевных разочарований. Вы у меня за сегодняшнюю ночь трижды слезами умоетесь… Думаете, достали меня?! Это я вас, сволочей, достану и наизнанку выверну!!»