Социологический ежегодник 2012

Коллектив авторов

Третья модель – стимулирование видов деятельности, связанных с использованием природных ресурсов леса и воды (малые лесозаготовительные и лесоперерабатывающие предприятия, заготовка и переработка грибов и ягод, охота, туризм и т.п.). По сути это уход от монофункционального сельскохозяйственного развития сельской местности. Население чаще всего выбирает самый простой путь – собирательство. Некоторые семьи в сезон ежедневно ходят в лес как на работу. При больших объемах сбора грибов и ягод и транспортной доступности перекупщики так или иначе находят это место и регулярно приезжают в сезон. Продают ягоды вдоль всех трасс, а также дачникам.

Четвертая модель – развитие сектора услуг. Неформальный сектор услуг уже присутствует

в сельской местности: ремонт и строительство домов, ремонт машин, электротехнические услуги и т.п. Эта модель дополнительной занятости существовала и раньше (были специалисты печники, кровельщики и т.п.). В Нечерноземье в последние десятилетия ее развитие стимулируется дачниками. Немногие работящие мужики отказались от постоянной занятости и полностью переключились на свободный график заказов, очень плотный в летний дачный сезон. Такие фрилансеры в сельской местности весьма типичны и для других регионов [6].

Пятая модель – сохранение некоторых малых городов и деревень как достопримечательных мест. Причем имеющих не только ценные памятники истории и культуры, но и традиционную застройку. В России подобные традиции пока не получили развития. Правда, с начала 1990-х годов благодаря распространению идей Конвенции об охране всемирного природного и культурного наследия культурный ландшафт стал постепенно рассматриваться как категория наследия 15 . Это может быть закреплено специальным законодательством на национальном, региональном или районном уровне (Закон № 73 «Об объектах культурного наследия народов Российской Федерации», 2002 г.). И хотя такой практики крайне мало, даже небольшое дополнительное финансирование помогло бы сохранить облик многих деревень и хозяйства их населения, а также антропогенные ландшафты в целом хотя бы вокруг деревень, церквей и т.п.

15

Наиболее активно эти идеи развиваются в Российском НИИ культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачёва, где выработаны следующие принципы охраны культурного ландшафта: наследие включает не только недвижимые и движимые памятники истории, культуры и природы, но и живую традиционную культуру, ремесла и промыслы, исторические технологии, традиционные формы природопользования, этнокультурную среду и природное окружение; наследие представляет собой системное образование, в котором отдельные объекты не могут быть сохранены вне связи друг с другом и вне окружающей среды; основным объектом охраны становится территория со всем многообразием присущих ей элементов наследия, сохранившимися формами культурной и хозяйственной деятельности [7, c. 7].

Если же остаются только старики, может реализовываться шестая модель – специальная социальная поддержка населения. Ведь депопулировавшие деревни – это, по существу, дешевые дома престарелых, которые отчасти и продуктами себя обеспечат. Но им необходимы автолавки, доступная медицинская помощь, регулярные автобусные маршруты, доходящие до всех живых деревень, что дает дополнительные рабочие места и в местных центрах.

Научные стратегии сохранения депопулировавших территорий огрубленно можно свести к трем основным: 1) социальный романтизм, 2) социально-экономический дирижизм и 3) географический реализм. Первая и третья в какой-то мере представлены в Угорском проекте 16 .

16

См. статью Н.Е. Покровского и Т.Г. Нефедовой в этом сборнике.

Под социальным романтизмом понимется убежденность в скором массовом потоке горожан в удаленные деревни как бегство от стрессов и плохой экологии крупных городов [12]. Это не пригородная субурбанизация и не дауншифтинг с возвращением к занятиям, связанным с сельской жизнью и сельским хозяйством. Это новое качество жизни, основанной на проведении большей ее части вдали от городов на природе, но без полного разрыва с городом и городской работой. Интернет действительно полон пожеланий молодежи, особенно людей относительно свободных профессий (фрилансеров), уехать из Москвы в деревню. Но если внимательно вчитаться в их требования к новому желаемому образу жизни, то оказывается, что им, помимо природы, нужны благоустроенные дома с водопроводом, канализацией, европейской кухней, широкополосный Интернет, молодежная социальная среда, часто кафе – т.е. то, что можно (за немалые деньги) найти в городах или в пригородах, но никак не в удаленной и не-обустроенной деревне.

Социально-экономический дирижизм направлен на экономию бюджетных средств и «улучшение» социального обслуживания населения (очередная попытка осчастливить людей насильно). Зачем содержать малокомплектные школы, клубы, сельские администрации? Гораздо дешевле их объединить, а детей (если они еще останутся) возить в школы крупных сел или райцентров на автобусах. Зачем нужны сельские больницы, если там нет новейшего дорогого оборудования? Главные аргументы – низкое качество образования и медицинского обслуживания в сельской местности, отсутствие равных с городскими возможностей и конкурентной среды в сельских школах, где в классе вместо 30 учатся 2–3 ученика, а порой объединяют несколько уровней из-за отсутствия учеников. Наверное, это верно для старших классов, но никак не для младшей школы. Тем более что школа – это системообразующий элемент в сельской местности, а социальная сфера, как было показано в этой статье, – главный источник занятости местного населения.

Тем не менее последние действия властей по объединению сельских поселений и сокращению бюджетных расходов только стимулируют процессы обезлюдения и сжатия освоенного пространства. Во многих сельских поселениях, включая рассматриваемое Угорское, это объединение уже состоялось. Угорское поселение присоединили к соседнему Леонтьевскому, расположенному ближе к городу; туда перенесен центр поселения. Расстояние от него до многих деревень увеличивается с 5–7 км до 15–20 км. Угоры превратятся из центра местной жизни в обычную деревню, и их ждет судьба деревни Хлябишино, которая тоже когда-то была центром и имела более 300 жителей (сейчас – 30).

Озвучиваются и более радикальные предложения, например о переселении из удаленных малых деревень в райцентры. При этом неудачный опыт 1960–1970-х годов с переселением из неперспективных деревень, вызвавший усиление оттока из деревни, уже забыт [5]. А ведь именно тогда стало очевидно, что разрушение «привязки к своему огороду» в сельской местности губительно. Это окончательно подорвет локальную экономику. Ведь работы мало и в райцентрах, а главного средства самопрокорма – своих, отцами и дедами возделанных земель – они лишатся. Недаром исследования на локальном уровне в Смоленской области показали, что наибольшими пессимистами в отношении своего будущего оказывается население районных центров и наиболее удаленных от него сельских территорий [1]. Их объединение вряд ли даст положительный эффект. Обычно подобные изменения нарушали сложившиеся социальные и экономические связи и в конечном итоге приводили совсем не к тем результатам, на которые были рассчитаны [3]. Отсюда невозможность реализовать новые модели развития и сохранения населенных мест. Это грозит полной потерей социального контроля над удаленными староосвоенными территориями Нечерноземья.

Географический реализм исходит из понимания того, что равных возможностей быть не может (тогда, например, все дети должны учиться в элитных московских школах). Каждое место – большой, средний, малый город, пригородная и удаленная деревня – имеет свои достоинства и недостатки. Эти ограничения надо понимать, недостатки социальной сферы отчасти компенсировать, но не стимулировать отъезд людей из тех мест, где они хотят и могут жить.

Экономическое пространственное сжатие, повторю, происходит спонтанно. Его можно регулировать с целью сохранения и развития основных очагов любой активности, включая несельскохозяйственную. Но у нас любят «порулить», что весьма опасно. Управление в широком смысле вовсе не должно сопровождаться целенаправленным социально-инфраструктурным сжатием, поскольку большинство жителей современной нечерноземной глубинки, особенно малых деревень, – это пенсионеры и дачники, для которых главную роль играет именно социальная инфраструктура.

Ни одна стратегия не идеальна. Тем не менее есть общие условия если не развития, то частичного сохранения российской глубинки:

• Специальная социальная политика, направленная на поддержание здравоохранения и сокращение смертности, в том числе от алкоголизма, в малых городах и сельской местности. Повышение рождаемости, о котором много говорится в последнее время, при сильном постарении местного населения во многих районах вряд ли возможно.

• Создание институциональных условий и упрощение бюрократических процедур для стимулирования самозанятости местного населения, желающего жить и работать в деревне, но вынужденного ездить на заработки в города.