Содом и Гоморра. Города окрестности Сей

Маккарти Кормак

— El oir'a. Reza el domingo. Dile que es importante [209] .

После любви она лежала рядом с ним свернувшись, не двигалась и лишь тихо дышала ему в подмышку. Он не был уверен, что она не спит, но рассказывал ей про свою жизнь все подряд — все, что не успел еще рассказать. Рассказал, как работал у hacendado [210] в «Кватро-Сьенегас» [211] , как у его хозяина была дочь и как он в последний раз ее видел, как сидел в тюрьме в Салтильо и откуда у него на лице шрам {55} , о котором он давно обещал рассказать ей, да так и не рассказал. Рассказал он ей и о том, как видел свою мать на сцене театра «Маджестик» в техасском городе Сан-Антонио, рассказал и про деда с его конным заводом, и про Тропу Команчей, проходившую по западному краю дедовых угодий: как он еще совсем мальчишкой, бывало, выезжал на эту тропу осенними ночами в полнолуние, и там тени команчей шли и шли мимо него, возвращаясь к себе в потусторонний мир, шли и шли бесконечно, потому что если что-то привести в движение, то оно не остановится — уж таков этот мир, — так и будет продолжаться

коловращение, пока не уйдет из жизни последний свидетель.

209

Да станет, станет. Помолись в воскресенье. Скажи ему, что это важно (исп.).

210

Помещика (исп.).

211

Cuatro Ci'enegas (исп.) — «Четыре болотца». Или «ручья», если на местном наречии.

55

…как у его хозяина была дочь и как он в последний раз ее видел, как сидел в тюрьме в Салтильо и откуда у него на лице шрам… — Перечислены события из первого тома трилогии, романа «Кони, кони». Салтильо — столица мексиканского штата Коауила.

Тени команчей заполонили всю комнату и даже после их ухода еще долго там оставались. Он ей сказал, что на тот берег ее перевезет водитель Гутьеррес, который будет ее ждать у кафе на Calle de Noche Triste [212] {56} . У водителя будут и документы, необходимые ей для перехода границы.

— Todo est'a arreglado [213] , — сказал он ей.

212

Улице Печальной Ночи (исп.).

56

Улице Печальной Ночи. — Ночь печали — так было прозвано кровавое отступление конкистадоров из ацтекской столицы Теночтитлан в ночь с 30 июня на 1 июля 1520 г.

213

Я обо всем уже договорился (исп.).

Она еще сильнее сжала его руки. Ее темные глаза смотрели испытующе. Он ей сказал, что бояться совершенно нечего. Сказал, что Рамон их друг, бумаги в порядке и ничего с ней случиться не может.

– 'El te recoger'a a las siete por la ma~nana. Tienes que estar all'i tn punto [214] .

— Estar'e all'i [215] .

— Qu'edate adentro hasta que 'el llegue [216] .

214

Он будет ждать тебя в семь утра. Единственно, ты не должна опаздывать (исп.).

215

Я буду вовремя (исп.).

216

Но пока он не приедет, на улицу не выходи (исп.).

— S'i, s'i.

— No le digas nada a nadie [217] .

— No. Nadie [218] .

— No puedes traer nada contigo [219] .

– ?Nada? [220]

— Nada [221] .

217

И никому ничего не говори (исп.).

218

Я никому ни слова (исп.).

219

И с собой тебе ничего брать нельзя (исп.).

220

Ничего? (исп.)

221

Ничего (исп.).

— Tengo miedo [222] , — сказала она.

— Не бойся, — приобняв ее, сказал он.

Посидели, послушали тишину. С улицы начали доноситься первые возгласы бродячих торговцев. Она уткнулась лицом ему в плечо.

– ?Hablan los sacerdotes espa~nol? [223] — спросила она.

— S'i. Ellos hablan espa~nol [224] .

222

Я боюсь (исп.).

223

А священники говорят по-испански? (исп.)

224

Да, они говорят по-испански (исп.).

— Quiero saber, — сказала она, — si crees hay perd'on de pecados [225] .

Он

уже открыл рот, чтобы сказать что-то, но она прижала к его губам ладонь:

— Lo que crees en tu coraz'on [226] .

Глядя поверх ее сияющих темных волос, он неотрывно смотрел, как по улицам города разливаются и темнеют сумерки. Все раздумывал, во что он верит и во что не верит. И после долгого молчания сказал, что верит в Бога, хотя и сомневается в способности людей понять, что у Него на уме. Но в любом случае Бог, неспособный прощать, — это вообще не Бог.

225

Скажи мне, как ты думаешь, грехи прощаются? (исп.)

226

Говори то, во что ты веришь всем сердцем (исп.).

– ?Cualquier pecado? [227]

— Cualquier. S'i [228] .

– ?Sin excepci'on de nada? [229] — Тут она вновь прикрыла ему ладошкой губы; он поцеловал ее пальцы и отвел ладонь.

— Con la excepci'on de desesperaci'on, — сказал он. — Para eso no hay remedio [230] .

227

Какой бы грех ни был? (исп.)

228

Да. Какой бы ни был (исп.).

229

Без всяких исключений? (исп.)

230

За исключением самоубийства… За это не бывает прощения (исп.).

Последнее, что она у него спросила, — это будет ли он любить ее всю свою жизнь, и опять она коснулась кончиками пальцев его губ, но он удержал ее руку.

— No tengo que pensarlo, — сказал он. — S'i. Para todo mi vida [231] .

Она взяла его лицо в ладони и поцеловала.

— Te amo, — сказала она. — Y ser'e tu esposa [232] .

231

Об этом мне и думать не надо… Да. До конца моих дней (исп.).

232

Я люблю тебя… И буду твоей женой (исп.).

Она встала, потом снова повернулась к нему и взяла его за руки.

— Debo irme [233] , — сказала она.

Он встал, обнял ее и поцеловал. В комнате темнело. Он хотел проводить ее по коридору до лестничной площадки, но в дверях она остановила его, поцеловала и попрощалась. Он стоял, слушал ее шаги на лестнице. Подошел к окну, думал еще раз посмотреть на нее, но она, видимо, направилась по улице вдоль самой стены, так что увидеть ее ему не удалось. В опустевшей комнате он сел на кровать, стал слушать звуки всей этой чужой торговли во внешнем мире. Сидел довольно долго, думал о своей жизни, о том, как мало в ней ему когда-либо удавалось предугадать наперед, и изо всех сил пытался понять, сколько в ней было такого, что явилось действительно результатом его усилий. В комнате стало темно, снаружи включилась неоновая гостиничная вывеска, а через некоторое время он встал, взял со стула у кровати шляпу, надел ее, вышел и стал спускаться по лестнице.

233

Мне надо уходить (исп.).

На перекрестке такси остановилось. На проезжую часть ступил маленький человечек с черной креповой повязкой на рукаве, поднял руку, а таксист снял шляпу и поставил ее на козырек приборной панели. Девушка подалась вперед, пытаясь понять, что происходит. Услышала приглушенные выкрики труб, цокот копыт.

Вскоре появившиеся музыканты оказались старичками в костюмах пыльного черного цвета. За ними в поле зрения вплыли усыпанные цветами носилки, несомые на плечах. И наконец, обложенное этими цветами, бледное молодое лицо новопреставленного. С руками, уложенными по швам, он деревянно покачивался на этой своей разделочной доске, опертой на плечи носильщиков, под издаваемые помятыми цыганскими трумпетками диковатые звуки, отдающиеся сперва от стекол магазинных витрин, мимо которых шла процессия, потом от засохшей дорожной грязи и штукатурки фасадов; следом двигалась кучка плачущих женщин в черных платках- rebozo, за ними мужчины и дети в черном или с черными повязками на рукавах, и среди них, неразлучный со своей девочкой-поводырем, маленькими шаркающими шажками плелся слепой маэстро, на лице которого застыла боль и недоумение. После маэстро в поле зрения появилась пара разномастных лошадей, тащивших потрепанную деревянную повозку, в кузове которой среди невыметенной соломы и мякины ехал деревянный гроб, собранный из струганных вручную досок, соединенных без единого гвоздя посредством деревянных нагелей, как какой-нибудь старинный сефардский ларец для хранения свитков Торы: дерево вычернено обжигом, чернение закреплено втиранием воска и олифы, так что, если бы не еле проступающая структура древесины, можно было бы подумать, что гроб сделан из вороненого железа. За повозкой шествовал мужчина, несущий крышку гроба, тащил ее на спине как смертную епитимью, и от нее и сам он, и его одежда выпачкались черным — воск там, не воск… Таксист молча перекрестился. Девушка тоже перекрестилась и поцеловала кончики пальцев. Повозка с тарахтеньем прокатилась мимо, спицы колес неспешно перебрали по кусочкам все предметы на противоположной стороне улицы и толпящихся там мрачных зевак — этакий карточный веер самых разных лиц под витринами плюс мельтешение длинных лучей света, изломанных вращением спиц, да тени лошадей, из вертикальных ставших вдруг наклонными и так наклонно топающих перед овальными тенями колес, переваливающихся через камни и все крутящихся, крутящихся…