Софиология
Шрифт:
Проводимое Булгаковым разграничение между Софией и ousia никоим образом не следует истолковывать как дуализм или пантеизм, а скорее как его метод различения Бога в Себе и Бога для других. Сергеев писал: «Оставаясь одной и той же, Божественная природа в аспекте Бога в Себе должна осмысливаться так же, как и природа Бога для других. По терминологии Булгакова, Божественная природа может быть рассмотрена в двух аспектах, а именно как ousia и София» [321] . В более традиционной богословской терминологии разграничение между ousia и Софией аналогично разграничению между единосущной и икономической Троицей соответственно. Действительно, ousia и София могут быть интерпретированы как природа единосущной и икономической Троицы. Несмотря на то что икономическая Троица тесно связана с единосущной Троицей, она не может охватить единосущную Троицу. Внутренняя природа Бога может быть открыта только Богу как Богу, человек не в состоянии выдержать полное откровение Бога, единосущной Троицы. Такое приобщение повлекло бы за собой проникновение в Троицу, что свело бы на нет творение и икономическую Троицу. Поэтому для того, чтобы было возможно творение и откровение, икономическая Троица должна быть ограничена настолько, чтобы Она не вмещала Бога в Себе, а только Бога для нас [322] .
321
Sergeev, Mikhail. Divine Wisdom and the Trinity: A 20th century controversy in Orthodox Theology // Greek Orthodox Theological Review 45. Spring 2000. P 573–582 // P 576.
322
Следует
В этом смысле единосущная Троица онтологически, но не причинно предшествует икономической Троице [323] . И таким образом, Булгаков может обоснованно утверждать, что «икономическая Троица (Бог для нас) идентична единосущной Троице (Бог в Себе)» [324] ; однако «единосущная Троица заключается в присущей ей глубине и обоснованности, но она также отличается от икономической Троицы и в этом смысле превосходит ее» [325] . Единосущная Троица превосходит икономическую Троицу, поскольку икономическая Троица – это кенотическое самооткровение Бога человеку.
323
Акцентирование Булгаковым различия между ousia и Софией на самом деле отражает его приверженность православным доктринам, главным образом отстаиванию трансцендентности Бога. «Таким образом, Булгаков находит via negativa (негативный путь), или апофатический подход к необходимой отправной точке для выражения любой истины о природе Бога» (Seiling. P 293). Сотворенный разум не может постичь Бога в Себе.
324
Bulgakov, S. The Lamb of God. P 192.
325
Там же. С. 222.
Взаимосвязь между Абсолютом (единосущная Троица) и Богом (икономическая Троица) аналогична взаимосвязи между образом и его отражением. «Зеркало отражает образ Абсолюта, но не вмещает все, что оно отражает» [326] . Икономическая Троица и ее Софианская природа – это отражение единосущного Бога Абсолюта. Суть Софии – это точное отражение ousia, и поэтому все, что заключается в Софии, заключается и в ousia. Мы можем вместе с Булгаковым сказать, что икономическая Троица – это единосущная Троица, или что София – это ousia; и что ousia – это София. Однако поскольку София – это лишь отражение образа, она не сможет охватить всю суть образа. Точно так же, как единосущная Троица превосходит икономическую Троицу, ousia превосходит Софию. Бог существует в Себе для Себя в ousia, в то же время Бог также существует в Себе для нас в Софии.
326
Seiling. Р 296.
Для Булгакова Софии присущи две функции. Первая – это «реальный принцип творения… граница между Всевышним и его творением» [327] , что я интерпретирую как икономическую Троицу. Вторая – это само творение [328] . Для того чтобы учесть разграничение между творением как Софией и Софией как границей между Всевышним (ousia) и его творением, Булгаков подразделяет Премудрость Божию (Софию) на Божественную и тварную Софию. Божественная София – это сама икономическая Троица, или, более конкретно, Бог в Себе как Создатель. Тварная София сама является созданием, которое пребывает в Божественной Софии. Природа этого разграничения представляет собой тварный аспект тварной Софии, который является аспектом небытия или «ничего». Ничто позволяет человеку отличить себя от Бога и, что более важно, позволяет созданиям становиться и существовать в качестве процесса, который неизбежно завершится, когда сможет войти в единение с Богом. Таким образом, Булгаков рассматривает тварную Софию как «нечто, не являющееся Бытием». Это состояние пребывания в процессе дает людям право выбора; более конкретно, выбирать бытие, ведущее к спасению, или небытие, что является грехом [329] .
327
Там же. С. 304.
328
Это заявление требует определения, поскольку у Бога Создателя «нет необходимости в мире». Бог уже есть «все во всем» (Bulgakov, S. The Lamb of God. Р. 119). «Бытие Бога абсолютно в своей полноте» (Bulgakov, S. The Bride of the Lamb. Р. 46), таким образом, творение ничего не добавляет к Богу и не отнимает у Него, Бог предвечен. Икономическая Троица, София и творение – это дар Божий, дар, в котором Бог не может отказать в силу предвечной любви Бога. Бог есть любовь и поэтому «не может любить» (Bulgakov, S. The Lamb of God. Р. 120). Булгаков действительно называет творение «неизбежностью любви». И поэтому «присутствие творения – это часть полноты Бога» (там же, с. 119). Как любовь, Бог должен выйти за пределы Самого Бога. Действительно, творение – это то, что разграничивает Бога Абсолюта и Бога Создателя, потому что в творении икономическая Троица «.изливается за пределы самого Божества во внешнее Божество, постулируемое как небытие бытия (т. е. творение)» (там же, с. 223). Чтобы творение было сотворенным, оно должно существовать за пределами Божества и оставаться в пределах природы Бога; оно должно быть «небытием бытия». Оно должно быть Богом и, тем не менее, не Богом.
329
Акт творения – это самоуничижение Бога (Bulgakov, S. ТЬю Lamb of God. Р. 130). В Своем самоуничижении Бог лишил личность Бога славы и силы Бога, что позволило Софии, Премудрости Божией соединиться с ничем и затем создать творение.
Бог Создатель и мир тесно связаны друг с другом, поскольку они образуют глубокий естественный союз. «Нет Бога без мира, и нет мира вне Бога: мир заключен в Боге» [330] . В этом смысле Булгаков называет Бога панентеистическим [331] .
Поскольку Бог является основой как тварной, так и Божественной Софии, Бог уже вмещает всю суть тварной Софии. Божественная София существует не только как завершение тварной Софии, но также вмещает всю суть творения. Тварная София пребывает в процессе проявления своей сути; ее целью является своего рода воплощение или обожествление, в котором она достигает подобия своего Божественного аналога. Конечной целью человечества [332] является единение его человеческой тварной софианской природы с Божественной Софианской природой. Это единение простирается до ипостаси самой человеческой личности, которая, по Булгакову, была сотворена в образе ипостасей, несущих откровение: Сына и Святого Духа. Однако обожествление главным образом подразумевает единение с Божественной личностью и природой Сына [333] .
330
Valliere, Paul. Modern Russian Theologians: Bukharev, Solovyov, Bulgakov. Grand Rapids, Michigan: William B. Eerdmans Publishing Company, 2000. P. 305.
331
Bulgakov, S. The Lamb of God. P 121.
332
Человечество – это образ Бога, а поэтому – бог творения.
333
Говорить о вовлечении Святого Духа в обожествление человечества – значит выходить за рамки этой статьи. Тем не менее я должен отметить, что для Булгакова действия Духа и Сына всегда объединены. Однако миссия Святого Духа заключается в прославлении Сына, тогда как миссия Сына – это воплощение для открытия сути Отца через воплощение. Подобным образом обожествление – это то же, что и Сын, поскольку обожествление становится возможным благодаря осуществляемому Им соединению человека с Божественными природами, хотя обожествление происходит посредством Святого Духа, через Него и с Ним.
Бог Богочеловек
Воплощение имеет первостепенное значение, поскольку является событием, в котором достигается цель человечества: объединяются тварные и Божественные природы. Воплощение уникально, поскольку Христос является Божественной личностью. Воплощение является событием, обратным естественному человеческому пути к обожествляющей цели, Бог становится человеком.
Христос как Богочеловек страдает за нас как Бог, но в то же время как человек. Точнее, Христос подвергся как человеко-божественным страданиям (человеческие страдания), так и Божественно-человеческим страданиям (Божественные страдания). Когда Булгаков говорит о страданиях за людей, он главным образом подразумевает отсутствие
Бога, или небытие [334] ; в то время когда он говорит о страданиях Бога, он подразумевает ощущение жертвенной любви Бога, любви, которая исчерпывает каждую ипостась до небытия или до того, что Булгаков называет «ипостасной смертью» [335] . Пребывая вне любви и не отвергая бытие, Бог может испытывать отсутствие Бога [336] .
Рассматривая человеко-божественные страдания Христа, важно отметить, что для Сына воплощение – это самоуничижение [337] . Сын лишает Себя Своей славы и силы для того, чтобы стать идентичным сотворенному Им образу. Сын истинно становится человеческой ипостасью: «Не переставая быть Богом, Бог перестает быть Богом» [338] .
334
По Булгакову, «страдания» – это сложное понятие, которое включает душевные, психологические и физиологические аспекты. Он сам не дает четкого определения страданиям. Тем не менее, учитывая его систему самоуничижения, я пришел к выводу, что страдания – это главным образом ощущение отсутствия Бога. Это экзистенциальное ощущение, которое охватывает всю человеческую личность, поскольку человек был создан исключительно с целью обожествления. Поэтому когда конечная цель человечества не реализуется, оно страдает. Нет необходимости говорить о том, что страдания невыразимы, особенно когда мы рассматриваем душевные страдания, то есть ощущение ада. Что интересно, это ощущение может возникнуть как результат проявления милосердия, полной отдачи себя другому, либо как результат выбора греха при отказе от Бога. Первое – это ощущение кенотической любви Бога, что равносильно отсутствию Бога. Это ощущения превращения в небытие ради другого, хотя человек, который переживает это явление, не утрачивает своего бытия. Последнее – это ощущение самого греха, небытия, ощущение жизни без Бога. Фактически для Булгакова муки ада – это любовь к Богу, которую нельзя реализовать (Bulgakov, S. The Bride of the Lamb. Р. 492). Для Булгакова ад в этом состоянии parousia вернется к своим истокам и станет ничем (там же, с. 491). И таким образом все существа будут спасены.
335
Bulgakov, S. The Bride of the Lamb. Р. 99.
336
Касательно точной сути страданий: страдания невыразимы. Да, они включают физические, психосоциальные, душевные аспекты. Но они также превосходят все эти виды страданий. В центре страданий – экзистенциально-метафизическое ощущение отсутствия Бога. Ощущение, которое проистекает либо из греха, когда человек делает из небытия Бога и ощущает его таковым, либо из любви, лишающей себя всего, чего можно лишиться без уничтожения себя ради другого. Это совершенно невыразимо. Мы можем только говорить об этом, прибегая к аналогиям, и прилагать к этому такие концепции, как боль, хотя наше представление о боли не в состоянии уловить ее суть, особенно в отношении тех, кто в аду, или Лиц Троицы.
337
Bulgakov, S. The Lamb of God. Р. 225.
338
Там же. С. 221.
Интересно, что это самоуничижение ипостаси сына подразумевало самоуничижение Божественной природы Сына. Тогда как ипостась – это живая основа, центр самоосознания [339] личности, София является сутью этой ипостаси, которая «пронизана» лучами самоосознания, ипостазирующими ее [340] . Нельзя разрушить связь между двумя этими категориями. Таким образом «Божественная София во Христе» кенотически упрощает себя до меры, установленной тварной Софией, то есть до человеческой природы» [341] .
339
Там же. С. 99.
340
Там же. С. 101.
341
Gallaher, Anastassy Brandon, and Irina Kukota. Protopresbyter Sergii Bulgakov: Hypostasis and Hypostaticity: Scholia to the Unfading Light // St Vladimir's Theological Quarterly 49. 2005. № 1–2. Р. 5–46 // P 44.
Так, Христос ощущает мир как истинная человеческая личность и истинно страдает как человек. Как человек Христос ощущает суть греха, небытия, а также душевную боль [342] . Божественность Христа ничем не преуменьшает его солидарности со страданиями человечества. Тем не менее Христос страдает за грехи не потому, что Он согрешил, а скорее потому, что Он стал грехом для нашего спасения; и, таким образом, он страдал как человек за все грехи человечества. Нет необходимости говорить о том, что, поскольку Христос является Божественной ипостасью и Его природы объединены, но не смешаны, Его ощущение греха должно влиять на Его Божественную натуру
342
«Воплощение завершается с самого начала, но богочеловечность реализуется и зреет в ходе земной жизни Иисуса, поскольку для Божества оно завершается благодаря самоуничижению, тогда как для человеческой природы оно завершается в силу общего закона о человеческой сути» (Bulgakov, S. The Lamb of God. Р 240).
Однако это ощущение не может ничего добавить к Божественной сути. Следуя булгаковской интерпретации предвечности Бога, прежде всего мы можем утверждать, что, несмотря на то что страсти – это уникальное проявление Божией любви, они ничего не добавляют к сути Божественного знания.
Кроме того, Булгаков делает дополнительное определение. Бог объединяет страсти Сына в порождении Божественных ипостасей. Бог вечно распинается в единосущном исхождении Бога. Троица – это вечный процесс самоотвергающей любви. В принципе Бог Отец отдает Свою силу и славу и в этом смысле умирает в каждом исхождении единосущных триединых ипостасей. Эта «жертва любви в своей реальности является предвечным страданием – не страданием ограничения (что несовместимо с абсолютностью Божественной жизни), а страданием аутентичности жертвы и ее беспредельности» [343] . Природа «аутентичности жертвы и ее беспредельности» – это вечное «самоопустошающее» и «самоотвергающее» исхождение каждой ипостаси из другой [344] .
343
Bulgakov, S. The Lamb of God. Р 99.
344
Бог также испытывает аналогичное самоуничижение, когда Он порождает тварную Софию, поскольку тварная София – это соединение бытия, Божественной Софии, с небытием.