София-логос словарь

Аверинцев Сергей Сергеевич

ГЕОРГИЙ Победоносец

ГЕОРГИЙ Победоносец (греч. Гобруюс; в рус. фольклоре Егорий Храбрый, мусульм. Джирджис), в христианских и мусульманских преданиях воин-мученик, с именем которого фольклорная традиция связала реликтовую языческую обрядность весенних скотоводческих и отчасти земледельческих культов и богатую мифологическую топику, в частности мотив драконо­борчества. Ортодоксальная христианская житийная литература говорит о Г. как о современнике римского императора Диоклетиана (284-305), уроженце восточной Малой Азии (Каппадокии) или сопредельных ливанско-палестинских земель, принадлежавшем к местной знати и дослужившемся до высокого военного чина; во время гонения на христиан его пытались принудить истязаниями к отречению от веры и в конце концов отрубили ему голову, что ставит Г. в один ряд с другими христианскими мучениками из военного сословия (Дмитрий Солун-ский, Федор Стратилат, Федор Тирон, Маврикий и др.), которые после превращения христианства в государственную религию стали рас­сматриваться как небесные покровители «Христолюбивого воинства» и восприниматься как идеальные воины (хотя их подвиг связан с мужеством не на поле брани, а перед лицом палача). Черты блестящего аристократа («комита») сделали Г. образцом сословной чести: в Визан­тии — для военной знати, в славянских землях — для князей, в Западной Европе — для рыцарей. Иные мотивы акцентируются народным почи­танием Г., вышедшим за пределы христианского круга (византийская легенда повествует о грозном чуде, научившем арабских завоевателей с почтением относиться к Г.). Г. выступает как олицетворение животво­рящей весны («Зелени Юрай» хорватской обрядности), в связи с чем мусульманские легенды особо подчеркивают его троекратное умирание и оживание во время пыток. Мотив жизни в смерти, символизирующий христианскую мистику мученичества, но апеллирующий и к мифоло­гической образности крестьянских поверий, не чужд и византийской иконографии, изображавшей Г. стоящим на молитве с собственной отрубленной головой в руках (как на иконе, хранящейся в Историческом музее в Москве); этот же мотив стал причиной смешения в мусульман­ских странах Г. (Джирджиса) с Хадиром (значение этого имени — «зеленый» — сопоставимо с фольклорным эпитетом Г.) и Илйасом. Весенний праздник Г. — 23 апреля — отмечался в восточноевропейском и ближневосточном ареалах как сезонный рубеж скотоводческого календаря: в этот день впервые выгоняли скот на пастбища, закалывали первого весеннего ягненка, пели особые песни (срв. костромскую песню: «Мы вокруг ноля ходили, Егорья окликали... Егорий ты наш храбрый... ты спаси нашу скотину в поле и за полем, в лесу и за лесом, под светлым месяцем, под красным солнышком, от волка хищного, от медведя лютого, от зверя лукавого»); ритуальный выгон коней султана на пастбище назначался на этот день дворцовым укладом османской Турции. По-видимому, славянские народы перенесли на Г. некоторые черты весенних божеств плодородия вроде Ярилы и Яровита, с чем, возможно, связаны народные варианты его имени типа Юрий, Юры, Юр (укр.), Еры (белорус). Русский крестьянин называл Г. «загонщиком скота» и даже «скотным богом»; впрочем, как покровитель скотовода Г. выступает уже в византийской легенде о чудесном умножении скота Феописта. Эта линия почитания Г. перекрещивалась с воинской, княжески-рыцарской линией на мотиве особой связи Г. с конями (в подвиге драконоборчества он обычно изображается как всадник). Охраняя скотину и людей от волков, Г. оказывается в славянских поверьях повелителем волков, которые иногда именуются его «псами». Он отвращает от человека и домашних животных также змей, что связано с его ролью змееборца (драконоборца): легенда приписала ему умерщвление хтонического чудовища, этот популярнейший подвиг богов-демиургов (напр., Мар-дука, Ра, Аполлона, Индры, отчасти Яхве) и героев (напр., Гильгамеша, Беллерофонта, Персея, Ясона, Сигурда и др.). Повествуется, что возле некоего языческого города (локализуемого иногда в Ливане, иногда в Ливии или в др. местах) было болото, в котором поселился змей-людоед; как всегда в таких случаях, ему выдавали на съедение юношей и девиц, пока черед или жребий не дошел до дочери правителя города (мотив Андромеды). Когда она в слезах ожидает гибели, Г., проезжающий мимо и направляющийся к воде, чтобы напоить коня, узнает, что происходит, и ждет змея. Самый поединок переосмыслен: по молитве Г. обес­силевший и укрощенный змей (дракон) сам падает к ногам святого, и девица ведет его в город на поводке, «как послушнейшего пса» (выра­жение из «Золотой легенды» итальянского агиографа Иакова Ворагин­ского, XIII в.). Увидев это зрелище, все горожане во главе с правителем готовы выслушать проповедь Г. и принять крещение; Г. сражает змея мечом и возвращает дочь отцу. Этот рассказ, в котором Г. выступает одновременно как богатырь, как проповедник истинной веры и как рыцарственный заступник обреченной невинности, известен уже в низовой, полуофициальной византийской агиографии. Особой попу­лярностью эпизод драконоборчества пользовался со времен крестовых походов в Западной Европе, где он воспринимался как сакральное увенчание и оправдание всего комплекса куртуазной культуры. Кресто­носцы, побывавшие в местах легендарной родины Г., разносили его славу на Западе, рассказывая о том, что во время штурма Иерусалима в 1099 г. он участвовал в сражении, явившись как рыцарь с красным крестом на белом плаще (т. н. крест св. Г., в Англии с XIV в.; Г. считается ее св. патроном). «Приключение» битвы со змеем, бесстрашно принятое на себя ради защиты дамы, вносило в религиозно-назидательную лите­ратуру и живопись дух рыцарского романа; эта специфическая окраска легенды о Г. приобрела особое значение на исходе западного средне­вековья, когда приходящий в упадок институт рыцарства делается предметом нарочитого культивирования (созданный именно с этой целью ок. 1348 г. английский Орден Подвязки был поставлен под особое покровительство Г.). Тема драконоборчества вытесняет все другие мотивы иконографии Г., ложится в основу многочисленных произве­дений искусства. Интересное исключение представляют русские «духовные стихи» о «Егории Храбром», игнорирующие эту тему. В них Г. оказывается сыном царицы Софии Премудрой, царствующей «во граде Иерусалиме», «на Святой Руси», его облик наделен сказочными чертами («Голова у Егория вся жемчужная, по всем Егорие часты звезды»); от «царища Демьянища», т. е. Диоклетиана, он терпит за веру заточение в подземной темнице в продолжение 30 лет (как это заточение «во глубок погреб», так и 30-летнее сидение богатыря — постоянные мотивы былин), затем чудесно выходит на свет и идет по русской земле для утверждения на ней христианства. Трех своих сестер, коснеющих в язычестве, он видит заросшими коростой и волосами дикими пастуш­ками волчьей стаи; от воды крещения короста с них спадает, а волки, как и змеи, отходят под упорядочивающую власть Г. Все кончается богатырским поединком Г. с «царищем Демьянищем» и искоренением на Руси (выступающей как эквивалент эйкумены) «басурманства». С XIV в. изображение всадника на коне становится эмблемой Москвы (затем входит в герб г. Москвы, а позже — в состав государственного герба Российской империи). В 1769 г. в России был учрежден военный орден св. великомученика и победоносца Георгия, в 1913 - военный Георгиевский крест.

Среди литературных разработок легенды о Г. отметим три произве­дения русской литературы XX в. За поэмой («кантатой») М. Кузмина «Св. Георгий» стоит религиеведение конца XIX - нач. XX вв., искавшее в христианских апокрифах топику языческих мифов (царевна сама отождествляет или сравнивает себя с Корой-Персефоной, Пасифаей, Андромедой и Семелой, у Г. оказываются «Персеев конь» и «Гермесов петаз»), а также психоанализ, постулирующий для мотива драконо­борчества эротический смысл; фоном служит крайняя перенасы­щенность каждой строки культурно-историческими ассоциациями. Напротив, стихотворение Б. Пастернака «Сказка» освобождает мотив змееборчества от всего груза археологической и мифологической учености, от всех случайных подробностей (вплоть до имени самого героя), сводя его к наиболее простым и «вечным» компонентам (жалость к женщине, полнота жизни и надежды перед лицом смертельной опасности). Наконец, прозаическая «Повесть о Светомире царевиче» Вяч. Иванова (неоконч.) использует не общеизвестную тему битвы со змеем, но мотивы русских «духовных стихов» (дикие сестры Г., его таинственная власть над волками и т. п.), стремясь извлечь из них архетипы славянской традиции, с оглядкой на византийское влияние.

ГОГ И МАГОГ

ГОГ И МАГОГ (евр. gog wemagog), в эсхатологических представ­лениях иудаизма и христианства, а также ислама («Йаджудж и Ма-джудж»), воинственные антагонисты «народа Божьего», которые придут «в последние времена» с севера или с других окраин населенного мира. Имена «Гог» и «Магог» (обычно «Гог» — имя предводителя и народа, «Магог» - имя страны и народа) не сразу появляются в своем привычном сочетании. Магог упомянут в Библии как сын Иафета (Быт. 10:2; 1 Пар.1:5), родоначальник-эпоним какого-то северного по отно­шению к Палестине народа, поставленного в связь с мидянами и киммерийцами. В «Книге Иезекииля» Гог - князь Роша, Мешеха и Фувала (канонический текст Библии добавляет «в земле Магог», в чем современная текстология склонна видеть интерпретирующую интерпо­ляцию, впрочем, верную по смыслу, ибо она дает тот же образ враждеб­ного кочевого севера, что «Рош, Мешех и Фувал»); Гог поведет рать конников «от пределов севера» в союзе с другими народами, и произойдет это «в последние дни», когда Израиль вернется из пленения и будет жить «безопасно»; Сам Господь выступит против Гога, произведет страшное землетрясение, поразит «на горах Израилевых» войска Гога и пошлет огонь на землю Магог (Иез. 38-39). Позднеиудейская традиция прямо связывает нашествие Г. и М. с пришествием Мессии и Страшным Судом, объединяя эсхатологические катастрофы в понятии «родовых мук» мессианского времени (раввинистические авторитеты спорили, займет ли совокупность этих событий 7 лет, 12 месяцев или какой-либо иной срок). В новозаветном пророчестве имя «Гог» понято как обозна­чение народа, что не противоречит первоначальному смыслу (перенос этнонимических обозначений на царя и обратно — норма архаической семантики), а нашествие Г. и М. приурочено к истечению сроков тысячелетнего царства, когда сатана выйдет из заточения (характерен мотив прорыва запертых до времени сил зла, присутствующий и в мусульманской версии); придя с «четырех углов земли», Г. и М. в неисчислимом множестве окружат «стан святых и город возлюб­ленный», но будут пожраны огнем с небес (Откр. 20:7-9).

Среди множества предположений относительно этимологии Г. и М.: название страны Магог возникло из аккадского названия «страны Гугу» — m'llGugu; Гог у Иезекииля ассоциируется с царем Лидии Гггугц; (Herodot. I. 8, 14). Иудейская ученость эпохи эллинизма и Римской империи отождествляла Магога (соответственно Г. и М.) со скифами (напр., у Иосифа Флавия), иногда с мидянами и парфянами; византийцы сопоставляли Г., «князя Роша», с русскими («Рош» транскрибируется по-гречески как Ros); с XIII в. Г. и М. ассоциировались с татаро-монголами.

ГОЛГОФА

ГОЛГОФА (из арам.
– galgalta', eвp.
– gulgolet «череп»; срв. лат.
–  calvarium, рус.
–  Лобное место), место Распятия Иисуса Христа (Мф. 27:33; Мк. 15:22; Ин. 19:17); расположено в районе пригородных садов и могил, к северо-западу от Иерусалима, за городской стеной. Позорная смерть Христа вне пределов города, рано ставшая символом бездомности, бесприютности христиан, соотносится с ветхозаветными очистительными обрядами, при которых тела закланных жертвенных животных удаляли за сакральную границу стана или города (срв. Евр. [13]:11-12). Средневековая иконография часто делала фоном сцены Распятия городскую стену Иерусалима. Что касается самого слова «Г.», оно представляет собой просто обозначение холма, круглого, как череп. Христианское богословие связало Г. с черепом Адама, провиденциально оказавшимся прямо под крестом, чтобы кровь Христа, стекая на него, телесно омыла Адама и в его лице все человечество от скверны греха (как это с пластической выразительностью изображено, например, на картине Беато Анджелико «Распятие со святыми Николаем и Францис­ком»). Г. рассматривалась как «пуп земли», сакральный «центр мира».

ГОЛЕМ

ГОЛЕМ (евр. golem, «комок», «неготовое», «неоформленное»), в еврейских фольклорных преданиях, связанных с влиянием каббалы, оживляемый магическими средствами глиняный великан. Представ­ление о Г. имеет предпосылки, специфические для мифологии иудаизма. Во-первых, это традиционный рассказ о сотворении Адама с подроб­ностями — библейскими (Господь лепит человеческую фигурку из красной глины, животворя ее затем в отдельном акте вдуваемым «дыханием жизни», Быт. 2:7) и апокрифическими (исполинский рост Адама в его первоначальном облике; пребывание некоторое время без «дыхания жизней» и без речи — состояние, в котором Адам получает откровение о судьбах всех поколений своих потомков). Во-вторых, это очень высокая оценка магико-теургических сил, заключенных в именах Бога, а также вера в особую сакраментальность написанного слова сравнительно с произнесенным. Эти предпосылки накладываются на общечеловеческую мечту о «роботах» — живых и послушных вещах (срв. образ изваянных из золота «прислужниц» Гефеста, Horn. IL. XVIII, 417— 420) и в то же время страх перед возможностью для создания выйти из-под контроля своего создателя (срв. сюжет об ученике чародея, зафикси­рованный в «Любителе лжи» Лукиана и использованный Гёте). Со­гласно рецептам, наиболее популярным в эпоху «практической кабба­лы» (начало Нового времени), чтобы сделать Г., надо вылепить из красной глины человеческую фигуру, имитируя, таким образом, дейст­вия Бога; фигура это должна иметь рост 10-летнего ребенка. Оживляется она либо Именем Бога, либо словом «жизнь», написанным на ее лбу; однако Г. неспособен к речи и не обладает человеческой душой, уподобляясь Маму до получения им «дыхания жизней» (мотив предела, до которого человек может быть соперником Бога). С другой стороны, он необычайно быстро растет и скоро достигает исполинского роста и нечеловеческой мощи. Он послушно исполняет работу, ему порученную (его можно, например, заставить обслуживать еврейскую семью в субботу, когда заповедь иудаизма запрещает делать даже домашнюю работу), но, вырываясь из-под контроля человека, являет слепое своеволие (может растоптать своего создателя и т. п.). В качестве создателей Г. еврейские предания называют некоторых исторических личностей; наиболее знаменит создатель «пражского Г.» раввин Лёв (XVI - нач. XVII вв.).

ГОСПОДСТВА

ГОСПОДСТВА, в христианских представ­лениях (по классификации византийского богослова V или начала VI в. Псевдо-Дионисия Ареоиагита) четвертый из девяти чинов ангельских, образующий с Силами и Властями вторую, среднюю триаду.

ГРААЛЬ

ГРААЛЬ (старофраиц. Graal, Gral, лат. Gradalis), святой Грааль (Sangreal, Sankgreal), в западно-европейских средневековых легендах таинственный сосуд, ради приближения к которому и приобщения его благим действиям рыцари совершают свои подвиги. Обычно считалось, что это чаша с кровью Иисуса Христа, которую собрал Иосиф Аримафейский, снявший с креста тело распятого Христа (т. е. Г.
– мифологи­зированный прообраз средневековых реликвариев — драгоценных вместилищ для материализованной святыни, само благородство мате­риала которых имело, по ходячим представлениям, целительную силу). Часто предполагалось, что эта чаша первоначально служила Христу и апостолам во время Тайной Вечери, т. е. была потиром (чашей для причащения) первой литургии. Все это ставит Г. в ряд евхаристических символов, почему легенды о нем часто переплетаются с рассказами о чудесных видениях, удостоверявших «реальность» пресуществления хлеба и вина в тело и кровь Христа. По другим, более редким версиям, Г. — серебряное блюдо, иногда - с окровавленной головой, мотив, дошедший в валлийской передаче и связанный не только с хрис­тианским образом Иоанна Крестителя, но и с магической ролью отрубленной головы в кельтской мифологии. От Г. неотделимы еще два предмета, образы которых иногда сливаются: чудодейственное копье, некогда пронзившее тело распятого Христа, — питающее, разящее и целящее, — и заветный меч царя Давида (библейской традиции), уготованный рыцарю-девственнику. Некоторая неясность, что же такое Г., - конструктивно необходимая черта этого образа: Г. — это табуиро­ванная тайна, невидимая для недостойных, но и достойным являющаяся то так, то иначе, с, той или иной мерой «прикровенности». Г. обладает способностью чудесно насыщать своих избранников неземными яства­ми (что впервые обнаружилось во время заточения Иосифа Арима­фейского). Эта черта, играющая важную роль в легендах, сближает Г. с мифологическими символами изобилия (рог Амалфеи в греческой мифологии, котел в мифах и ритуалах кельтов и др.), но также с христианской мистикой причащения как «хлеба Ангелов» и манны небесной. Путь Г. из Палестины на запад легенда связывала с путем Иосифа Аримафейского, миссионерская деятельность которого неопре­деленно соотносилась с различными географическими районами и пунктами Западной Европы - от британского монастыря в Гластонбери, где показывали могилу короля Артура, чье имя сплетено с легендами о Г. и где, по-видимому, сохранялись какие-то дохристианские воспоми­нания, до Пиренейского полуострова. Из мест, где хранится и является Г., фигурирует город Саррас, где Иосиф Аримафейский обратил в христианство местного короля, а также таинственный замок Корбеник или Карбоник. Так как Г. и сопутствующее ему священное оружие терпят близ себя только непогрешимых в целомудрии, всякий недостойный, приблизившийся к святыне, бывает наказан раной и недугом, однако он может ожидать избавления все от той же святыни.

Генезис легенд о Г. вызвал в науке XIX - XX вв. много споров. Спорна сама этимология слова «Г.»: Sangreal — переосмысление от Sang real - «истинная кровь» (подразумевается кровь Иисуса Христа), Gradalia - от Cratalem (греч. кроеттр - большой сосуд для смешения вина с водой), Gradalis - от Graduate (церковное песнопение), Graal — от ирландского cryol - «корзина изобилия» и т. п. Название замка Корбеник возводится к французско-валлийскому Cor(s) Benoitt «благо­словенный рог» (рог изобилия). Ортодоксально-христианский, апокрифический (наиболее подробный источник легенд об Иосифе Аримафейском — апокрифические евангелия, особенно Евангелие от Никодима) или язычески-мифологический исток той или иной детали легенды о Г. остается предметом дискуссий; но бесспорно, что образ Г. нельзя сводить без остатка ни к метафорике церковного таинства, ни к кельтскому мифу, лишь «переодетому» в христианский наряд. Роль символики Г., важной для рыцарской культуры средневековья, состояла в том, что она соединяла дух рыцарско-приключенческий, вольную игру фантазии, использующей осколки полузабытой мифологии, с хрис­тианской сакраментальной мистикой.

ГРИГОРИЙ БОГОСЛОВ

ГРИГОРИЙ БОГОСЛОВ , Григорий Назианзин (329 или 330, Арианз близ г. Назианза, Каппадокия в М. Азии, — ок. 390, там же), греческий христианский мыслитель, писатель и поэт, представитель патристики. Изучал риторику и философию в школах Кесарии Каппадокийской, Александрии и Афин; в Афинах он стал другом Василия Великого. По возвращении на родину крестился; стремился к уединенной жизни аскета, однако был, несмотря на свое сопротивление, поставлен священником, а позднее некоторое время действовал как епископ Назианза. Василий стремился вовлечь его в церковно-политическую борьбу, но эти попытки кончались бегством Г. Б. В 379 г. был призван на епископскую кафедру в Константинополе, однако еще раз отказался от столь влиятельного места и ушел в уединение.

Как мыслитель Г. Б. — христианский платоник, перерабатывавший в ортодоксальном духе традиции Орнгена. Его отношение к античной традиции существенно отличается от отношения его друга Василия; если последний использовал языческие философские доктрины как поддержку извне для христианского учения, то Г. Б. идет от Библии, однако истолковывает ее изнутри в духе платонизма. Бог для Г. Б.
– чистое бытие, тождественное Самому Себе; свойство быть, сущност-иость - единственный атрибут Бога, приписываемый Ему не метафо­рически (и принадлежащий чему-либо иному лишь в той мере, в которой уделен Богом). Все остальные атрибуты условно переносятся на Бога с Его творений. Мудрость проходит, согласно Г. Б., путь неоплатонической триады — пребывание, выхождение и возвращение: она от века пребы­вает у Бога, в единстве с Его сущностью; выходит от Него, обнару­живаясь в стройном ритме времен года, движений звезд, жизненных циклов человека, являясь в умах ангелов и людей, которые предаются созерцанию, вторично отражаясь в «земной» мудрости; наконец, отыскивает путь назад к Богу для себя самой и всех, кто ей причастеи. Чтобы совершить духовное восхождение, душа должна пройти стадии очищения, просвещения и усовершенствования: первую Г. Б. исто­рически связывает с переходом от язычества к Ветхому Завету, вторую — с переходом от Ветхого Завета к Новому (Orat. II, 76, XXXI, 25, Migne, Patrologia graeca, 36, 161 b). Г. Б. активно участвовал в тринитарных спорах (пять богословских речей, отсюда прозвище). Автобиографи­ческие поэмы «О моей жизни», «О моей судьбе» и «О страданиях моей души» с их глубоким психологизмом и культурой самоанализа стоят в том же ряду, что и «Исповедь» Августина.