Софья Алексеевна
Шрифт:
— А с чего ему мне на сердце ложиться — не жених чай, не суженый.
— О, Господи, что ты говоришь!
— Гордыней меня попрекнул! Государя-братца всякий час попрекает, прилюдно поучает.
— Так кому же, как не ему, государя смирению учить?
— Думаешь, и государя Ивана Васильевича Грозного князья церкви смирению учили? Прав — не прав был Грозный, за то ему на Страшном Суде ответ одному держать, а государство великое построил, в нем и церковь православная небывало просияла. Потому святейший и воли взял, что молод еще государь-братец,
— Так святейший о силе его и печется, что ты!
— А себя впереди государя выставляет. По скольку раз на каждой службе церковной кланяться себе да к руке подходить заставляет. Всё для народа, все напоказ!
— Государыня-сестрица, не права ты, как есть не права. Гляди, какой чашею кир-Никон государю челом ударил. Золотая! Финифтью наитончайшей изукрашена! Глаз не отвести.
— А надпись на чаше читала, Татьянушка?
— Надпись как надпись, государыня-сестица. Чтой-то ты?
— Обыкновенная, говоришь? А я тебе напомню: «7161 году Государя царя и Великого князя Алексея Михайловича Всея Руси сею чашею благословил и челом ударил Никон, Патриарх Московский и Всея Руси». Кто кого выше выходит, как полагаешь? А нам с тобой на новоселье какую солонку подарил?
— Распрекрасную — яшмовую с камушки. Стольник сказывал, десять рублей стоит.
— А я о чем? Да кто ж ему дал право царевен богатыми дарами одаривать? Николи обычаю такого не бывало! А тут государю заморскому или послу какому высокому под стать!
— Погоди, погоди, Арина Михайловна! Не гневись, сестрица, толком мне объясни!
— Ты, может, о том не думала, а знать бы тебе, царевна, порядок надо. Нешто не видала, как дед наш, блаженной памяти кир-Филарет, батюшку-государя Михаила Федоровича на новоселье дарил? Хлеб по алтыну да солонка за два алтына и две деньги — все с торгу, все в рядах куплено. Батюшка-государь сколько раз повторял: для смирения!
— Оно верно, покойный кир-Иосиф нас всех и царицу Марью Ильичну по случаю первого новоселья одинаковыми оловянными солонками по два алтына дарил.
— Так что же думаешь, денег у него на богатый подарок не нашлось бы? В том и смирение, чтобы стояла на твоем столе одинакая со всеми москвичами солонка и чтобы хлеба ты откушала, как все москвичи. А тут яшма с камушки!
— Зато кабы не кир-Никон, не бывать нам с тобой в Успенском соборе на отпуске войска, не стоять на переходе, как воинство через Кремль проходило. Это ведь святейший государя-братца уговорил. Разве не так?
6 июня (1653), на память святителя Ионы, епископа Великопермского, и преподобного Паисия Угличского, патриарх Никон на заутрени пожаловал по челобитной сиротке Зиновьице на приданое полтину.
В Крестовой палате тихо. Государь никого не велел пускать, доклады запретил. Стольник государынин сунулся — когда, мол, государыне царице супруга ждать, ужин готовить ли. Осерчал государь: когда понадобится, сам известие пришлю. Святейшего ждет — из поездки вернулся, монастырь новый закладывал. Святоозерский Иверский Богородицкий. Об устроении церковном печется. Да вон и сам идет.
— С радостью тебя, государь! С прибавлением святой обители в твоем государстве. Великий то для твоей державы праздник.
— Как съездил, святейший? Не намаялся ли? Дороги, поди, трудные. Надо бы тебе возок новый смастерить.
— Сам, государь, подумываю. Сказывают, в Дмитровской сотне тележный добрый есть. На новогодье и закажу.
— Коли воля твоя будет, можно бы и филаретовскую карету поновить. Снаружи кожа красная, внутри атлас черный травчатый с зеленым галуном.
— Не беспокой себя, государь. По мне, каждый иерарх свою повозку иметь должен. Мне по душе на немецкий образец — чтобы кожею черною была обита с медными гвоздями да яблоками медными по углам. Да и внутри обивка чтобы бархатом веницейским рытым. Окончин чтоб стекольчатых много. Да что это о пустяках. Негоже это. Вот об обители другой разговор.
— Хороши ли места-то?
— Чистый рай Господен — краше не найти.
— Любишь ты, собинной друг, свое Нижегородье, пуще первопрестольной любишь! А тут-то что за озеро?
— Озеро, государь, дивное. Зовут его и Светлоярым и Святым, а то и просто Светлояром. В Макарьевском уезде оно, неподалеку от села Владимирского. Старики говорят, когда хан Батый с войском подошел под Светлояр, — великий князь Суздальский святой Георгий Всеволодович в нем с остатками своей дружины укрывался, — стал град невидимым и не смог его враг разорить. В ночь под Владимирскую народу туда видимо-невидимо собирается. По обычаю, озеру поклоняются и трижды его со свечами зажженными и с пением молитвенным обходят. Там теперь и встанет обитель Богородичная.
— Господи, славно-то как! Утешительно.
— Так полагаю, чтобы языческие всяческие толкования прервать да веру истинную укрепить, нужна там обитель. С Афона надо будет Иверскую туда принести. Типографию наладить.
— Типографию? Там-то?
— Не всему же в Москве происходить. В государстве каждая пядь должна быть заботой согрета. Иначе — слаб человек, столице завидовать станет. А где зависть, так и до ненависти недалеко, до рассуждений злокозненных.
— Думаешь, святейший, и там справщиков посадить?
— Как иначе? Разнобой в книгах наших богослужебных только в грех вводить может. Поторапливаться следует.
— Мало кто из наших тебя понимает, больше иноземные иерархи. Нелегко тебе будет.
— А тебе нешто легко, государь? А коли легко, сам себя спроси, может, дела мало делаешь, может, ленивству своему потакать начал. В доме хозяином быть дело хлопотное, что же о державе толковать.
1 октября (1653), на Покров Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, решено государем и боярской думой принять казаков в подданство Российское.