Софья Алексеевна
Шрифт:
— Как можно, Афанасий Лаврентьевич! Написали купцы армянам, что в Константинополе да на турецкой земле живут, чтобы во всем по возможности посольству твоему способствовали, всеми путями незаказанными и заказанными.
— Это ты, Василий Александрович, преотлично удумал. Дай-ка почитаю.
— Тут тебя, боярин, еще одна грамота дожидается. Переводчик Василий Боуш растолковать просит, как курфюрсту Бранденбургскому и герцогу Курляндскому про герб Российский говорить, коли пытать зачнут.
— Про три коруны, что ли, почему над орлом двоеглавым устроены? Так вот слушай, да и другим переводчикам растолкуй — на будущее пригодится. Как повезет он, Василий Боуш,
19 июня (1667), на память Апостола Иуды, брата Господня, да преподобного Варлаама Важского, Шенкурского, повелено царским указом начать строить корабли в Дединове на Оке.
— Обойдем сегодня твои палаты, Богдан Матвеевич. [66] Давно поглядеть хочу, какими чудесами порадовать нас собираешься, да и царевнам моим кое-что подобрать надобно. Вон у нашей Софьи Алексеевны день ангела скоро — на десять-то лет и побаловать дочку не грех. Скорблю, скорблю душевно, что Божьим промыслом ты своей дщери лишился. Не судьба, видно, тебе на внуков-то порадоваться, не судьба.
66
Богдан Матвеевич Хитрово(1615–1680) — ближний боярин и дворецкий. Участвовал в войне с Польшей. В 1664 г. получил в свое ведение приказ Большого дворца, золотую и серебряную палаты. Боярин (1667). Приближенный царедворец Алексея Михайловича. Федор Алексеевич передал ему в приказ Большого дворца дела уничтоженного Монастырского приказа.
— Одна ведь у меня была, великий государь, единственная. Только и свету у нас с боярыней моей в окошке, да не иначе прогневили мы Всевышнего, что и ее отобрал. А для Софьи Алексеевны расстараемся, подарочек невиданный сыщем, не сомневайся, государь.
— Новым мастером доволен ли, Богдан Матвеевич?
— Еще как доволен, великий государь. Вот уж воистинно на все руки мастер. Святейший патриарх захотел сейчас, чтобы митру ему каменьями разноцветными доправил. Над тем и трудится.
— И то диво, что святейший о митре побеспокоился. Как погляжу, все из старых запасов берет, а никоновских и не касается даже.
— Да и кто из иерархов захочет их брать: одна память о гордыне непомерной и непослушании воле твоей.
— Знаю, знаю, всегда ты его, Богдан Матвеевич, не жаловал. С тебя, по совести, и конец ему пошел.
— Хошь, государь, казни, хошь милуй, а ни к чему ему было возле тебя оставаться, смятение одно в умы да души вносить.
— Сколько мы уж с тобой о том, боярин, в пути переговорили, одна моя колымага знает.
— Оно, великий государь, честь неслыханная — с тобой рядом в колымаге твоей место занимать, а все равно Хитрово перед тобой душой кривить не будет. Захочешь ты суждений моих глупых слушать, нет ли — все едино. Перед Господом я чист: не лгал тебе.
— Зато и боярским саном тебя нынче наградил, и на приемах посольских на первом месте обок себя сажаю. А вот теперь хочу, чтобы брат твой Иван Матвеевич дядькой царевича Федора Алексеевича стал. Не наследник он — это верно, да только откуда нам знать, как Господь в будущем рассудит. Пусть Иван Матвеевич обычаем да обиходу царскому царевича обучает, а обучением книжным отец Симеон займется.
— Великой учености человек, ничего не скажешь.
— И знаешь, что мне в Полоцком всего дороже? Ко всему святой отец своего подходу ищет. Детей насилу не учит, а все в виршах. Складно так, ладно, сам не заметил, как запомнил.
— Деткам иной раз и силу показать не грех — для воспитания. Чтобы знали, не все в жизни играючи дается. Иной раз еще как попотеть приходится. Да и наказание для острастки разве не на пользу идет?
— Без силы, известно, нельзя. Людишкам в страхе сызмальства пребывать должно — где родители, где наставники да начальники, где священство. А страху без силы не внушить.
— Так уж, великий государь, Господь положил. Вот у боярина Ордина-Нащокина сынок-от от бесстрашия что учудил. И самому пользы никакой, и отцу одни горькие слезы. Какое бы место сейчас Воин Афанасьевич занимал хоть в том же Посольском приказе — ведь в нем службу начинал. Ан сбежал за границу, уворовал, презрев неизреченную к нему милость твою государскую. Повидал, никак, Германию, землю французскую, голландскую, датскую, польскому королю послужил, да только недаром пословица говорит: где родился, там и сгодился.
— Воин свое наказание понес, что уж там толковать.
— Понес, говоришь, великий государь? И это наказание за все его великие прегрешения? Разрешил ты ему, государь, года два назад вернуться, в отцовской деревне поселиться.
— А то забыл, Богдан Матвеевич, что в прошлом году сослан был Воин Афанасьевич под крепкий караул в Кириллов-Белозерский монастырь?
— Так до Андрусовского мира, а там и вовсе свободу ты ему, великий государь, вернул, про изменничество его забыл.
— Нет, боярин, на забывчивость мою не сетуй. Не грешил ею и, Бог милостив, николи грешить не буду. Афанасия Лаврентьевича обижать не хочу, а про сына его велел отцу Симеону комедию написать — о блудном сыне. Вчерась мне прочел начало — отменно получается. И все в виршах. Другим для острастки. Вернемся из Серебряной палаты, велю рукопись тебе дать — сам почитаешь. Царевна Софья Алексеевна весь пролог на память затвердила — порадовать родителя захотела.
Благороднии, благочестивии, Государие премилостивии! Не тако слово в памяти держится, Яко же аще что делом явится. Христову притчу действом проявити Зде умыслихом и чином вершити. О блудном сыне вся речь будет наша, Аки вещь живу, узрит милость ваша. Всю на шесть частей притчю разделихом, По всяцей оных нечто примесихом Утехи ради, ибо все стужает, Еже едино без премен бывает. Извольте убо милость си явити, Очеса и слух действу приклонити: Тако бо сладость будет обретенна, Не токмо сердцем, но душам спасенна. Велию пользу может притча дати, Токмо извольте прилежно внимати.