Софья Алексеевна
Шрифт:
— Так и вышло, государь. Правобережное казачество на Раде своей решило под власть турецкого падишаха идти. Вот и список условий, на которых они в турецкую кабалу пошли — прислали, не поленились.
— Что там у них? Ты своими словами, боярин, расскажи.
— На первый-то взгляд, будто в рай попали. Будто бы не платить Малороссии туркам ни податей, ни взносов в турецкую казну, а только войско поставлять.
— И то немало. Выходит, за турок против христиан воевать.
— Выходит, да еще будто бы могут казаки в дела турецкие мешаться, коли дело до Москвы и ляхов дойдет.
— Ишь ты, ловкие какие.
— Да не столько казаки ловки, великий
— Господи, чего ты, Афанасий Лаврентьевич, разбойника-то этого поминаешь, еще, не приведи, не дай, Господи, в недобрый час.
— Что уж, великий государь, и так недобрый час с ним уже вышел. На Свиной их остров-то персидский флот напал, да весь и побит.
— Весь персидский флот? Не путаешь, боярин?
— Хотел бы, государь, да куда от правды деться. Начальник флота, Менеды-хан, спасся, а сын его да дочь в плен к разбойнику попали. Стенька, известно, над девицею надругался. Теперь в наложницах при себе держит, перед всеми похваляется. Еще сколько с ним горя увидим, один Господь ведает.
11 июня (1669), на день памяти апостолов Варфоломея и Варнавы и празднования иконы Божией Матери, именуемой Милующая, скончался царевич Симеон Алексеевич.
— Господи, Господи! Что это прогневался ты на нас — третья кончина за год. Ведь уж четыре годика братцу Семену исполнилось, веселый такой да ласковый, и в одночасье не стало царевича, государь-батюшка, поди, места себе не находит. Горе-то, горе какое! Как думаешь, крестная, теперь батюшка нам и заниматься долго не разрешит? Спросила у отца Симеона, сам не ведает. А по мне, так траур учению не помеха. Разве не так?
— Не знаю, Софьюшка, не знаю, крестница, как государь рассудит. Что нам с тобой за него решать. Только так мне чтой-то показалось, не убивается братец больно. Может, делами какими занят аль по себе показать горя не хочет. Вон опять в гости к Артамону Матвееву [71] собрался. Зачастил к нему.
71
Артамон Сергеевич Матвеев(1625–1682) — боярин, приближенный царя Алексея Михайловича. В его семье воспитывалась Наталья Кирилловна Нарышкина, вторая жена Алексея Михайловича. Руководил Посольским и рядом других приказов. После смерти царя Алексея Михайловича подвергся опале и был сослан вместе с семьей на Север (1676). Стараниями Нарышкиных возвращен из ссылки в 1682 г. и через несколько дней был убит во время стрелецкого восстания в Москве.
— Я и то тебя, царевна-тетушка, спросить хотела, что Матвеев-то поумнее боярина Ордина-Нащокина будет?
— С чего это интерес у тебя такой, Софьюшка? Полагаю, каждый по-своему государю надобен.
— Я не про надобность — я про ум.
— Да какая ж тут разница?
— Не скажи, крестная. В государских делах когда ловкость нужна, а когда и рассуждение. Ловкостью не всегда обойдешься.
— Откуда мысли-то эти у тебя, Софья Алексеевна? Не из теремов же?
— Отец Симеон о древних царствах сказывал. Так что же, царевна-тетушка, с Матвеевым-то?
— Что о нем расскажешь. Из худородных он. Отец с подьячих простых начинал. Помнится, дозорщиком Рязанского уезда. Перед самым рождением моим рухлядь возил ногайским мурзам. С тех пор по посольским делам и пошел. Приставом у цесарского посла состоял, в чине дьяка с нашим посольством в Царьград ездил. Перед батюшкиной кончиной одним из послов в Персию посылан был. Дьяком-то он стал Казанского приказа дворца и оклад получил другим на зависть: сто рублей годовых, когда начинал с четырех. Батюшка его покойный нет-нет да похваливал.
— Да я не о нем, царевна-тетушка, я об Артамоне Сергеевиче, ведь это его государь-батюшка навещать стал. Он в батюшкиных летах, поди, будет?
— Годика на четыре государя-братца постарше. Его отец сразу к посольским делам пристроил. И к Богдану Хмельницкому он сколько раз ездил, и с поляками воевал, и под Ригой побывал. А теперь, видишь, приказами Малороссийским да Посольским ведает.
— Так нешто государь-батюшка боярство ему пожаловал?
— То-то и оно, что нет. В думных дворянах ходит, а место боярину впору занимает. Так уж государь-братец рассудил.
— Мы еще до матушкиной кончины «Комедию о Навуходоносоре-царе» [72] разучили отца Симеона. Он нам пояснял и как ее представляти. Братцам царевичам надлежало отроками быти. Таково-то все прекрасно было. А царевны в хоре пели.
— Не время сейчас, Софьюшка, совсем не время.
— Все знаю, крестная. Да вот, сказывали, у Матвеева-то государь-батюшка всякие представления смотрит. Так ли оно?
— Меньше болтовню теремную слушай, царевна. Себя не понижай. Царской дочери то негоже. Лучше припомни-ка мне вирши, что отец Симеон про деву сложил. Помнишь, поди?
72
Комедия Симеона Полоцкого «О Навходоносоре-царе, о теле злате и о триех отрецех, в пещи не сожженных» восхваляла царя Алексея Михайловича и обличала правителя-тирана — библейского царя Навуходоносора, бессильного перед Богом.
— Как не помнить! Почитай все его вирши на память знаю.
Срам честный лице девы велми украшает, Егда та ничесоже не лепо дерзает. Знамя же срама того знается оттуда, Аще очес не мещет сюду и онуду, Но смиренно я держит низу низпущенны, Постоянно, аки бы к земле пристроенны. Паки аще язык Симеон держит за зубами, А не разширяет ся тщетными словами, Мало бо подобает девам глаголати, Много же чистым словам умы приклоняти.— Сама видишь, что наставник-то твой пишет.
— Веришь ли, государыня-тетенька, отец Симеон порой не согласиться с собой позволяет. Спорить, право слово, разрешает.
— Отец Симеон? Неужто?
— Государыня-тетенька, еще и похваливает! Человеку, мол, все выразуметь следует, на веру брать ничего нельзя.
— А в вере как же?
— И в вере. Так и толкует: мол, весь раскол наш пошел от слепой веры, а надо бы рассудок применить. А вон теперь, сказывают, стрельцы монастырь Соловецкий осадили. Правда ли?