Софья Васильевна Ковалевская
Шрифт:
У него нет ни интереса, ни понимания Твоих идей и стремлений, а Ты не можешь сжиться с беспокойным течением его жизни. Ваши характеры слишком различны, чтобы Ты могла надеяться найти в нем то, что необходимо для счастливого брака, именно опо^ ру и поддержку, а он — получить в Твоем лице дополнение к собственному существу. В противном случае даже некоторые заблуждения с его стороны не помешали бы честному примирению.
Если я считал своим долгом возражать против Твоего плана — занять в Стокгольме место приват-доцента, в то время как он будет работать в своей должности в Москве, то это происходило из убеждения, что подобные отношения между супругами неестественны. Во всяком случае, меня нельзя разубедить в том, что подобный план никогда не пришел бы Тебе в голову, если бы Ты
Я не могу упрекать его в том, что он отклонил Твой план, и, быть может, поэтому он еще больше вооружился против Твоих математических стремлений.
При теперешнем положении вещей ваши прежние взаимоотношения, по-видимому, стали невозможными. Я хотел бы только, чтобы все разрешилось так, чтобы Ты обрела свободу от волнений и забот, необходимую для Твоего существования. Ты должна как можно скорее выйти из Твоего теперешнего одиночества и иметь возле себя маленькую Соню5.
Заботы о ней и наблюдение за ее развитием благотворным образом займут Твое время и будут Тебя радовать.
Выше я откровенно, без лишних фраз, высказал свою точку зрения. Благодарю за проявленное ко мне доверие. Я слишком хорошо знаю Тебя, чтобы навязывать какой-нибудь совет, и убежден, что Ты достаточно сильна, чтобы самостоятельно справиться cd бвоей судьбой. Если Ты думаешь, что мой совет и моя поддержка могут быть так или иначе полезны Тебе, то ведь Ты знаешь, что ко мне Ты можешь обратиться без всякого смущения [125, с. 230].
Анна-Шарлотта Леффлер, очевидно со слов самой Софьи Васильевны, говорит, что Рагозины поняли проницательность ее по поводу их денежных афер и хотели отстранить ее от мужа; с этой целью они добились того, что возбудили в ней чувство ревности к мужу [96, с. 139]. От
5 В июле девочка уже была в Париже у матери.
102
Юлии Лермонтовой Софья Васильевна получила письмо с такого рода намеками: Владимир Онуфриевич поселил в своей квартире жену одного инженера.
Замечу, что Софье Васильевне приходилось испытывать и другие страдания, когда она оставляла свою дочку на попечение Ю. В. Лермонтовой: «...я должна сознаться, что до смерти ревную к Юле, заменившей меня, кажется, с таким успехом во всех отношениях», — писала она Владимиру Онуфриевичу6.
По-видимому, к весне 1882 г. относится следующее письмо Софьи Васильевны:
Любезный Владимир Онуфриевич. Из того обстоятельства, что ты не пишешь не только мне, но и твоему брату, я заключаю, что, по всей вероятности, твои дела идут очень плохо. Это меня ужасно тревожит, и чем серьезнее и хладнокровнее я обсуждаю наше положение, тем более увеличивается мой страх, как бы эта твоя «погоня за наживой» не привела к плачевным результатам. Я с моей стороны готова сделать решительно все, чтобы облегчить тебе заботу о нашем пропитании и не послужить предлогом к киданию в предприятия. Я все ломаю себе голову, как бы сократить наши расходы, даже записываю каждый день каждый сантим, который трачу... тем не менее уголь, кокс и разные жиго для прокормления нас четырех (считая кухарку) поглощают безумные деньги, так что очевидно, что менее 800 фр. в месяц мы с Фуфой никоим образом не проживем. (Ведь почти 400 фр. стоит квартира и жалованье кухарки.) Пока я не получу от тебя каких-нибудь точных известий о положении наших финансов, я останусь в Париже, так как теперь все же благоразумнее поступать на основании j’y reste ou je suis [остаюсь там, где нахожусь (франц.)], чем метаться в разные стороны. Если ты напишешь, что можешь, не надрывая живота и не компрометируя твое положение в университете, высылать мне 800 фр. в месяц (откуда?), то я покамест буду продолжать жить й Париже; если же у тебя в настоящую минуту никаких разумных И не компрометирующих тебя ресурсов, кроме университетского жалованья, нет, то надо, разумеется, придумать другую комбинацию для нас. Может быть, твой брат согласится взять к себе Фуфу й М. Дм. на все лето за 200—300 фр. в месяц, а я проживу в Берлине, тоже приблизительно на такую же сумму. Если же и это еще слишком дорого, то, разумеется, не остается ничего, как вернуться в Москву. Прошу тебя, напиши мне откровенно положение твоих дел и твои надежды...
Относительно наших взаимных отношений тебе беспокоиться нечего. Наши натуры такие разные, что ты имеешь способность иногда на время сводить меня с ума, но лишь я предоставлена самой себе, я возвращаюсь к рассудку, и обсуждая все хладнокровно, я нахожу, что ты совершенно прав, что самое лучшее нам пожить отдельно друг от друга. Но злобы я против тебя не чувствую и ни желания во что бы то ни стало вмешиваться в твою жизнь. Поверь, что если только финансы или отсутствие их не обрежут
6 ААН, ф. 300, он. 2, № 76.
103
нам все крылья, то я тебе ни в чем помехой не буду. Но еще раз повторяю тебе, не старайся разбогатеть a tout prix [любой ценой ты довольно проучен опытом. Твоя Софа7.
Но советы Ковалевской были уже запоздалыми.
Однажды период безденежья Софьи Васильевны совпал с болезнью дочери. Это было в шумной парижской гостинице, со сквозняками и хлопающими дверями.
Ковалевская отправила девочку к Александру Онуф- риевичу, а сама осталась в Париже, работая и сократив свои расходы до минимума. Получив известие о том, что Александр Онуфриевич и его жена недовольны гувернанткой Фуфы, Марией Дмитриевной, и хотят уволить ее, Софья Васильевна просит их не делать этого, так как она хочет, чтобы Мария Дмитриевна привезла к ней девочку, о которой она очень тоскует [64, с. 265]. Она сообщает, что посылает на содержание гувернантки сто рублей, вырученные Юлией Лермонтовой за продажу шкафа Софьи Васильевны.
Все это указывает на то, что обстоятельства, в которых очутилась Софья Васильевна, были очень неблагоприятны для научных занятий. Однако эти же обстоятельства побуждали ее скорее закончить работу, так как это давало ей надежду, как увидим ниже, на материальною обеспеченность.
Владимир Онуфриевич переживал тяжелую драму постепенного разорения. Но вначале он не хотел сознаваться в этом даже брату. Так, в письме Александру Ону- фриевичу из Парижа в начале 1882 г. [129, с. 379] он сильно обижается на недоверие брата и говорит, что во всякое время готов вернуть ему его паи. В письме ему же от 7 мая 1882 г. [87, с. 448] он пишет о фамильных ценностях жены, оставшихся у него после ее отъезда, и о ее капитале, с которого он взял на себя обязательство выплачивать три тысячи в год, т. е. по 6% с пятидесяти тысяч. Очевидно, он не удержался от первоначального намерения не трогать наследства жены, как было решено еще при жизни матери Софьи Васильевны. Теперь же он страдал от того, что ему было невозможно выполнить взятое на себя обязательство. Он выражал надежду, что «года через два весь капитал будет ей выплачен или обеспечен прочно в доме или иным образом» [116, с. 453]; но это были лишь иллюзии. Через несколько месяцев он
' 7 ААН, ф, 300, оп. 2, № 33,
104
уже ничего не мог ей высылать и надеялся лишь на помощь сестры Софьи Васильевны, жившей в Париже. 3 марте 1883 г. он пишет брату: «Я писал Анюте и просил ее во что бы то ни стало лучше удержать С. В. [в Париже]... Страшно то, что я бессилен помочь, хотя это моя прямая обязанность, но решительно не могу найти никаких средств заработка» [116, с. 456].
Владимир Онуфриевич не выдержал мучений, которые ему приходилось переносить в связи с возрастающей запутанностью его дел в рагозинском товариществе и угрозой предстоящего суда.
Считая свое положение безвыходным, Владимир Онуфриевич решил покончить с собой и написал брату полное трагизма предсмертное письмо. 27 апреля 1883 г. В. О. Ковалевский скончался, надев на лицо маску с хлороформом.
Г. Миттаг-Леффлер и С. В. Ковалевская
Возвратимся назад, ко времени VI съезда русских естествоиспытателей и врачей, который проходил с 1 по 11 января 1880 г. в Петербурге. На этот съезд приехали ученые со всех концов обширного Российского государства. В том числе из Финляндии прибыл профессор Гельсингфорсского университета Геста Миттаг-Леффлер, ученик Вейерштрасса. На этом съезде Миттаг-Леффлер и Ковалевская встретились второй раз.