Софья Васильевна Ковалевская
Шрифт:
23 ЛОА АН, ф. 2, on. 1 (1890), № 1, л. 61.
167
Даже люди, восхищавшиеся способностями Ковалевской, не были склонны предоставлять женщине право занимать в научной деятельности официальное положение наравне с мужчинами. Некоторые готовы были сделать исключение для Ковалевской, впрочем, больше в области оказания внешних почестей. Так, по ходатайству некоторых французских математиков она была награждена знаком отличия. Летом 1889 г. она пишет Миттаг-Леффлеру из Севра, под Парижем: «14 июля я получила письмо от министра народного образования, в котором он меня извещает о том, что он меня назначил офицером народного образования. (Это — высшая степень для удостоенного знака отличия по ведомству народного
Осенью 1889 г. Софья Васильевна вернулась в Стокгольм и стала читать лекции. Она вела переписку с М. М. Ковалевским.
Е. П. Ковалевский пишет, что письма Софьи Васильевны к Максиму Максимовичу, многочисленные и интересные, Максим Максимович передал ему, племяннику и душеприказчику [182, с. 31]. Однако эти письма не опубликованы и неизвестно, где находятся. Что касается писем Максима Максимовича, то были среди них глубоко огорчавшие Софью Васильевну, но были и письма другого характера — настолько хорошие, что Софья Васильевна, прочитав их, проявляла бурную радость и ехала к своему кумиру. Об этом свидетельствует Анна-Шарлотта Леффлер: Ковалевская смеялась и, кружась в восторге по комнате, восклицала: «О, что за счастье! Я не в силах вынести это! Я умру! Что за счастье!» [96, с. 291].
Вероятно, в ответ на такое письмо Софья Васильевна 10 января 1890 г. посылает Ковалевскому телеграмму из Парижа, где она была на каникулах: «Получила письмо очень счастлива выезжаю завтра в Больё Софи» 24.
Летом 1890 г., во время каникул, Софья Васильевна ехала в Больё с чувством сомнения. Сохранилась ее приписка к письму дочери, которое Фуфа написала Ю. В. Лермонтовой 18 июня 1890:
24 ААН, ф. 603, on. 1* ед. хр. 12.
168
«Дорогая Юлюша!
Уезжаю сегодня на юг Франции, но на радость или на горе, не знаю сама, вернее на последнее.
Прощай, мой дружок Твоя Софа» [82, с. 58].
Однако, вопреки опасениям, приезд Софьи Васильевны в Больё оказался счастливым. Еще раньше они с Максимом Максимовичем обсуждали вопрос о путешествии по Кавказу, который Ковалевский хорошо знал по своим прежним поездкам. К ним собирались присоединиться Гёста и Анна-Шарлотта. Но этот план расстроился. С. В. и М. М. Ковалевские решили посетить различные уголки Европы, и Софья Васильевна два с половиной месяца путешествовала с Максимом Максимовичем. Судя по ее письмам, путешествие было очень интересным. Так, она пишет Ю. В. Лермонтовой из Бонна 24 июня, что Амстердам положительно стоит посмотреть и что они прожили там два дня и поехали дальше в Кельн, где выкупались в Рейне, и затем переночевали в Бонне.
Дальнейшие планы: сегодня же на пароходе вверх по Рейну до Майнца, дня через 2—3 будут в Гейдельберге, оттуда — в Швейцарию, в Тарасп. «В настоящую минуту,— добавляет она,—как ты можешь представить себе, мне очень весело. Что будет дальше, господь ведает; я со свойственным мне легкомыслием о будущем и не думаю» [64, с. 308]. В чудесном Тараспе был счастливый период жизни обоих Ковалевских. Софья Васильевна пишет дочке в Москву в июле 1890 г. из Тараспа очень милое и ласковое письмо:
Дорогая Фуфуля. Я начала тебе писать на том листе, но в это время Максим Максимович вернулся с прогулки и принес мне почтовую бумагу с видом Тараспа, того местечка, где мы теперь живем, и я думаю, тебе будет приятнее получить письмо на ней. Здесь очень красиво. Кругом все горы, которые наверху покрыты снегом, а внизу кажутся совсем розовыми от того, что так густо усеяны маленькими розовыми цветочками. Большая часть цветов здесь такие же, как и у нас на лугах, только значительно больше и красивее. Попадаются, однако, и такие, которых я в России не видала, например альпийские розы, т. е. дикий рододендрон. Я постараюсь высушить несколько таких цветов для тебя.
Вчера мы проездили весь день в экипаже по очень красивым местам. Я ужасно жалела, что тебя с нами не было. Более часу мы не видали вокруг себя ничего, кроме снежных гор; мы уже были так высоко, что и ель и береза не могли там расти, и были только голые скалы, покрытые снегом. Вот когда ты вырастешь, мы с тобой и с мамой Юлей поедем все вместе в Швейцарию,
169
Я очень рада, что ты принялась за уроки. И мне пора начать заниматься, но я оказываюсь гораздо ленивее тебя: все только говорю, что надо же, наконец, начать заниматься, но каждый день находится какой-нибудь предлог еще полениться. Пиши мне, ^ моя милая Фуфа, почаще. Посылаю тебе в этом письме 10 рублей, на которые я бы желала, чтобы ты сняла свою карточку в Москве и прислала мне одну. Впрочем, если у тебя есть какое-нибудь другое большое желание, то ты можешь эти деньги употребить на него. Целую тебя крепко. Твоя мама [64, с. 309].
Из Тараспа Софья Васильевна написала также письмо своему берлинскому другу Г. Ханземану. В этом письме есть такие строки: «Здесь везде так изумительно красиво, что, наперекор поэту, всегда думаешь: счастье там, где мы находимся» [184]. Дальше С. В. и М. М. Ковалевские отправились в Понтрезино, затем в Мориц, где хотели пожить неделю, но из-за плохой погоды пробыли всего три дня, успев лишь подняться на глетчер. Оттуда двинулись на юг через Малою и Киавенну в Белладжно, где так очаровательно, что они собирались пробыть там до конца каникул, совершая небольшие экскурсии.
29 сентября 1890 г. С. В. Ковалевская была в Стокгольме, что видно из ее письма А. Н. Пыпину, написанного в хорошем настроении:
«Теперь я в Стокгольме, по уши в занятиях. Работаю я теперь много и с удовольствием, так как летом поленилась и отдохнула вдоволь. Была я в Швейцарии и в Италии (в первый раз в жизни) и от последней осталась просто в восторге» [64, с. 310].
Хотя она в письмах к разным лицам и говорила, что летом лентяйничала, на самом деле это неверно: она занималась литературной работой, написала статью о крестьянском университете в Швеции для журнала «Северный вестник». По приезде в Стокгольм она нашла письмо от совершенно незнакомых русских женщин, которые просили ее продолжить воспоминания, и Ковалевская «всякую свободную от математики минутку» посвящала теперь продолжению воспоминаний — описанию лет ученья.
По письмам Софьи Васильевны можно думать, что это путешествие было сплошным безоблачным счастьем. Однако другое впечатление производят ее записи в дневнике, который она вела летом. Из этих записей видно, что происходили размолвки между Софьей Васильевной и Максимом Максимовичем [71, с. 332].
Нужно отметить важное обстоятельство: все отрицательные переживания усугублялись тем, что Софья Василь¬
170
евна была очень нервным и больным человеком. Эллен Кей говорит, что «в последние годы мысль о смерти ее не покидала, она знала, что страдает болезнью сердца» [64, с. 415].
Из писем Ковалевской к Миттаг-Леффлеру видно, что иногда она вынуждена была пропускать лекции из-за кратковременных недомоганий, главным образом головной боли, которая на другой день уже не появлялась. Характерна одна записка, написанная по поводу приглашения Ковалевской на королевский бал. Она пишет, что абсолютно не хочет ехать во дворец: у нее такая сильная мигрень, что она еле держит голову: «Я прямо боюсь, что у меня на балу будет сердечный припадок» [СК 369] .
Эллен Кей, близко знавшая Софью Васильевну, говорит, что она переутомляла себя. Случалось, что она спала не более четырех или пяти часов в сутки. «Ее нежный организм выдерживал такое напряжение и сохранял свою свежесть благодаря здоровым привычкам. Она любила ванны, физические упражнения; была весьма умеренна в пище и питье; избегала всяких возбуждающих средств. Даже непременный спутник русских — папироса — редко ею употреблялась; благодаря такой жизни у нее редко расстраивались нервы при самом напряженном труде» [64, с. 414].