Соглядатай, или Красный таракан
Шрифт:
И вот я снова в пути. Мерно покачивается вагон, я сижу в углу на каких-то чемоданах и узлах – и сплю, днём сплю, ночью сплю: измученные нервы рады отдыху.
На подъезде к очередной станции девчата пооткрывали люки (именно: люки, а не окна; нас везли в вагонах для перевозки скота).
– Шепетовка! – Дуся прочитала вслух название станции. – Девчонки, это ж Шепетовка!
С меня дрёму сразу как рукой сняло. Шепетовка! Здравствуй, Павел Корчагин! Как хорошо, что я узнала тебя до войны. Я о тебе рассказывала нашим девчатам, когда мы сидели в лагерном бункере. О, знаешь, как они слушали меня и восхищались тобой. Спасибо тебе, Паша, что ты был и есть. Ты
А высоко в небе звенел жаворонок. Светлый колокольчик надежды…
Я посмотрел в глазок.
– О, Мишка Лутросов пришёл! – сообщил я Юре. – Я дома или меня нет?
– Ты дома, – подтвердил он. – И у тебя есть закуска…
– А вы друг другу морды не разукрасите? – ехидно поинтересовался я.
– Пока не знаю, – честно признался Юра. – Но зато знаю, что Мишка с пустыми руками в гости не ходит…
Мишке надоело давить на кнопку звонка, и он застучал по двери кулаком.
– Привет! – гаркнул он, впущенный наконец в мою обитель. – Чего это вы так долго не открывали?
– Твоё терпение проверяли, – сказал Юра. – Ждали, когда ты взрывчатку под дверь подкладывать начнёшь…
– Не, вы, ребята, жмоты, – Мишка прищурился. – Признайтесь: пока бутылку не додавили, решили не отпирать? Ну, я прав?
– Конечно! – бодро откликнулся я. – Вот она, пустая тара, – и продемонстрировал ему кефирную бутылку.
– Плохо дело, братцы, – вздохнул Мишка. – Верная примета: перешёл на кефир – значит, либо на пенсию собрался, либо закодировался.
– А может, у нас диета? – подколол его Юра. – Или, к примеру, свиданье. Неприлично подшофе идти…
– От настоящего мужчины должно пахнуть хорошим табаком, дорогим вином и чуть-чуть, самую малость, рабочим потом. У женщин непременно возникает ассоциация с жеребцом-иноходцем, – Миша поднял указательный палец вверх. – Это говорю вам я, заслуженный ходок России…
Ходоком он был знатным, особенно лет десять назад. Конферансье Мишку Лутросова наперебой любили девушки Владивостока, Уссурийска, Петропавловска-Камчатского, Благовещенска и других городов и весей. С концертными бригадами он где только не побывал, и вслед за ним в Хабаровск нередко неслись экзальтированные дамочки в надежде склеить свои разбитые сердца. Но коварный обольститель при одном только их виде как-то сразу скучнел и сообщал, что для него любовь – это искусство, а искусство без свободы самовыражения тотчас погибает или превращается в соцреализм. И одна разъяренная дама, ухватившись за эту фразу, написала в крайком компартии: так, мол, и так, товарищ конферансье нам вовсе не товарищ, не любит соцреализм и вообще ведёт аморальный образ жизни. А партия тогда, в конце 80-х годов, ещё была у власти и боролась со всяким инакомыслием. Лутросов попал в опалу, от него ждали покаяния, но Мишка вдруг взял расчёт и плюнул на порог филармонии. Самым натуральным образом плюнул! Вышел на улицу, сунул два пальца в рот и свистел до тех пор, пока всё его бывшее начальство не припало к пыльным окнам, после чего смачно харкнул на порог и сделал ручкой: «Чао, бамбины»
И если начальство думало, что Мишка, перебесившись, приползёт к ним на пузе проситься обратно на работу, то жестоко ошиблось. На работу его, конечно, никуда не брали, но он особенно и не рвался надеть на шею очередной хомут. Забавы ради рисовал картинки: пушистые кошечки в корзинке, украшенной бантом; парочка милующихся лебедей в пруду; дебелая баба, похожая на купчиху, сидит у золотого самовара. Впрочем, всех сюжетов не перечесть. По исполнению
– У меня есть бутылёк водяры, – сообщил Мишка. – Чего уставились? Ещё и закуси ждёте, неблагодарные?
– Да нет, – я смущенно опустил глаза. – Извини, но возникает вопрос. Ты что, разбогател? За просто так водярой угощаешь…
– А почему б и не угостить? – рассмеялся Мишка. – Я вчера целых пятьдесят долларов заработал! Вот, глядите, – и он небрежно вытащил из кармана несколько зелененьких бумажек. – Двадцать баксов поменял на рубли, а это – заначка. Наконец-то куплю маме не консервированный, а настоящий ананас.
Он был нежным и любящим сыном. Нину Аркадьевну, которая в одиночку выпестовала-взрастила его, называл мама. Не мать, маманя, муттер, старуха или как там ещё именуют своих родительниц другие сыновья, а только так: мама!
Она тяжело болела, и Мишка знал, что жить ей осталось совсем немного. И потому почти каждый день отправлялся на другой конец города, в заводской посёлок, состоящий из одинаково обшарпанных и убогих пятиэтажек. В полиэтиленовом пакете он вёз Нине Аркадьевне какие-нибудь соки, яркие баночки с йоргутами и обязательно что-нибудь экзотическое – фейхоа, марокканский апельсин или плод манго. Мишка очень хотел, чтобы его мать успела попробовать всякие разные фрукты, о которых только читала в книгах или видела по телевизору. Она и обычное яблоко из Китая не могла себе позволить лишний раз: её пенсия была невелика, и почти вся уходила на лекарства.
– Да, куплю маме большой ананас с зелеными перьями на макушке, – повторил Мишка. – Такой большой, как голова индейца! Только вот как его есть? Вы знаете, ребята?
– Обыкновенно, – снисходительно пожал плечами Юра. – Нарезаешь кружочками, как морковку, очищаешь колючую шкурку и – ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!
Мишка выставил на стол бутылку, шмякнул рядом с ней пакет картофельных чипсов, а я достал из холодильника те самые три кусочка селёдки. В ящике для фруктов обнаружилась ещё и вчерашняя рисовая каша. Но ею водку, кажется, не принято закусывать.
– Ну, живы будем – не помрём! – воскликнул Мишка и, чокнувшись с нами, махом опрокинул рюмку в рот. – А вы, ребята, чего телитесь?
– У меня сегодня много работы, – попробовал оправдаться я. – Надо сменить две вывески, оформить большое объявление…
– Ха! Ерунда! Подшофе даже лучше работается…
– Да разве ж это работа – перерисовывать какой-нибудь киноплакат? – сказал я. – Это называется копированием. И наш директор не любит, когда копия отличается от оригинала, пусть даже чуть-чуть. Полёт художественной мысли ему неведом…
– А тебе ведом? – Мишка элегантно бросил в рот горсть чипсов и захрустел ими. – Что-то я забыл, когда ты в последний раз показывал мне что-нибудь стоящее. Всякие фигли-мигли рисуешь!
– Неправда, – вступил в разговор Юра. – Он мой портрет пишет.
– Твой? – Мишка презрительно скривился. – А я бы ни за какие деньги не стал этого делать. Потому что портрет – это очищение…
– Ага! Скажи ещё: катарсис! – ехидно улыбнулся Юра. – Поглядишь на портрет, испытаешь этот самый катарсис – и вот ты уже нравственно чистый и цельный человек.