Соглядатай, или Красный таракан
Шрифт:
Так и сметали мы тот стог. А вечером, когда ехали на подводе на ферму, стало мне как-то неспокойно на душе. Такое чувство, будто что-то потеряла.
И когда спать укладывалась, снова эта мысль: что-то потеряла, забыла на сенокосе. Но что?
Посреди ночи я проснулась от резкой боли: мою черепную коробку кто-то будто бы долбил изнутри долотом. Подолбит-подолбит, устанет, немного передохнёт, повозится в воспалённом мозге и снова методично и настойчиво примется пробивать дырку в черепе.
Почему-то я вспомнила того странного
Я не знала, как унять эту острую боль. Встала, походила по коридору, держась за виски, – вроде бы, приступ прошел. Вернулась в комнату, легла на постель, и снова началось: тук-тук, царап – царап, и, главное, даже глазам стало больно: такое ощущение, будто они медленно наливаются горячим свинцом.
Ну, что делать? Я сполоснула лицо холодной водой и плотно обвязала голову шарфом. Неведомый мой мучитель постепенно утихомирился, и я, обессиленная борьбой с ним, мгновенно заснула.
А утром, когда соскочила с кровати под команду «подъём!», сразу и вспомнила, что забыла на покосе. Я потеряла боль!
С той поры я верю, что труд – это тоже лекарство.
Через несколько дней поступил приказ: «Гнать гурт скота в Россию через Чехословакию».
– Ну вот, вернём людям коров, которых фашисты у них забрали, – радостно переговаривались девушки. – Не с пустыми руками пойдём домой!
Но девушки мало представляли, что это значит – гнать гурт скота через такое большое расстояние. В дороге коровы начали телиться. А что делать с телятами, как их выхаживать – у нас никакого представленья! Сколько ни давай телятам молока, а они мычат, снова и снова тянутся к ведру.
– А может, я им мало дала? – подумаю, да и плесну в поилку ещё молока. А телята выпьют и опять просят еды.
Кибитка, в которой держали телят, была изнутри так ими изукрашена, что просто страсть: телята, все, как один, почему-то запоносили. И мне приходилось на каждой стоянке и кибитку мыть, и её обитателей. Напою их молочком, а из них так и течёт, так и льёт. Втихаря не раз плакала, а что делать – ума не приложу.
Но вот остановились как-то на хуторе немецкого фермера. Загнали весь скот во двор: дойных коров отдельно, кибитку с телятками под какой-то навес поставили. И тут нас посетил капитан-ветврач. Подошёл и к моим подопечным:
– Что это ты, Наташенька, так раскрасила своих малышей? – прижмурив веселые глаза, спросил он. – Сразу и не разберешь, какой они масти…
– Да вот и не знаю, что с ними, – развела я руками. – Тесно им в кибитке, что ли? А может, растрясает в дороге? Не знаю…
– А сколько ты им даёшь молока на один раз?
– Сколько смогут выпить, столько и даю…
– Литр, два, пять? – допытывался капитан. – Точнее назови норму!
– Да
– Э, Наташенька, надо норму во всём знать! Перекармливаешь ты своих питомцев. Но ничего, они тут у нас, на ферме, останутся. Мы их выходим, а со следующим гуртом отправим в Россию…
Ой, как мне стыдно стало. Не справилась с работой. Нетямуха! Как же не вспомнила сразу, что мама никогда не поила телят молоком вдоволь? «Всё, хватит! – она ласково вытирала теленку мордочку. – Обопьёшься – болеть будешь…» Ну, и как я не скумекала, отчего мои подопечные занедужили? Ай, как нехорошо!
Мой возчик сержант Василий радовался:
– Наконец-то хоть с тобой по-человечески поговорю! А то ты всё у телят пропадала. Только с ними и разговаривала…
– А с тобой-то о чем говорить? – усмехнулась я. – У тебя, известное дело, песенка одна…
– Хорошая ты девка! – жмурится Василий. – Ох, и сама не знаешь, до чего хороша!
– Ну, заладил! Хоть бы что-нибудь поновее придумал…
– Пойдёшь за меня замуж? – спросил Василий и занёс руку, чтобы обнять меня за плечи. – Я бы хоть счас женился…
– Убери руку и отодвинься, я тесноту не люблю…
– Хоть ты и злюка, но нравишься мне, – смеялся Василий. – Выходи за меня!
– Жених! А про Машу– повариху уже забыл, что ли? – напомнила я. – Куда ж ты её деваешь? Обещал жениться, и все про это знают…
– Маша? А, ну это так… Ошибка юности! Страсть затмила мой рассудок…
– Тебе – страсть, а ей – что, разбитое сердце и растоптанные надежды? Совесть-то, дорогой, спокойно спать даёт?
– О, началась проповедь! Ты случайно не монашкой до войны была?
Вот так мы и переругивались, считай, каждый день. Назойливый Василий ничего, кроме раздражения, у меня не вызывал. Да и я, видно, стала ему неинтересной. Во всяком случае, вскоре у меня появился новый возчик – пожилой узбек с длинным, трудно запоминаемым именем. Я звала его Михаилом.
– Дядя, а вы до войны где работали? – спросила я его однажды.
– Учителем. Живу в Алма-Ате.
– А я умею шить обувь.
– У тебя работы сейчас много будет, – улыбнулся дядя Михаил. – Всю страну надо обуть!
– Ой, и не знаю, что ждёт впереди. Так тревожно что-то на душе…
– А давай я тебе погадаю. Я умею гадать на фасоли.
– Да ну! Как это – на фасоли? И карты-то не всегда правду говорят…
– И я в карты не верю. А вот эту фасоль всю войну носил в кармане. Семьдесят семь черных зерен! Всем, кто желал, гадал на них… И всё верно выходило…
– Ладно, погадайте и мне.
На привале дядя Михаил разложил шинель, выровнял её и принялся раскладывать фасоль кучками. Он что-то шептал, перекладывал зерна, и, честно сказать, я так и не поняла принцип этого гадания. Но, наконец, дядя Михаил произнёс: