Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
В отчаянии Дебора крикнула стоящим в оцеплении полицейским:
— Что же вы стоите? Сделайте что-нибудь!
Но те не знали, как себя вести. У них были строгие предписания не мешать молящимся, кроме как по особому предписанию Министерства по делам религии. (Кто первым бросил баллон со слезоточивым газом, можно было только гадать.)
Для предотвращения дальнейших столкновений капитан Йосеф Нахум принял единственно возможное решение.
— Уберите отсюда женщин! — приказал он. — И постарайтесь попридержать мужчин.
Несколько офицеров
Через десять минут женщинам разрешили разойтись и закончить молитву в другом месте.
Хотя Дебора была в ужасе, от нее не укрылась и некоторая ирония происшедшего: их отогнали к Навозным воротам, которые жители Старого Города на протяжении тысячелетий использовали для выбрасывания мусора.
Дома их встретил взбешенный ребе Шифман.
— Ты что, уже в курсе? — удивилась Лия.
— В Меа-Шеариме можно и без газет узнать обо всем, что происходит.
Гневно тыча в Дебору пальцем, он прорычал:
— Это все она виновата, исчадие ада! Я знал, не надо ее пускать к Стене!
— Я?! — Дебора опешила.
— Конечно, ты! — прокричал раввин. — Твой отец мне не говорил, что ты такая шлюха!
— Шлюха?
— Ты пела! — продолжал он обвинять.
— Я молилась, — возмущенно уточнила Дебора.
— Но слишком громко! — рявкнул раввин. — Ваши голоса слышали мужчины! Ты разве не знаешь, что сказано в Талмуде? «Голос женщины есть сладострастное искушение».
Он повернулся к жене:
— Вот что я тебе скажу, Лия. Мне стыдно, что эта девица живет в нашем доме. Я близок к тому, чтобы просить рава Луриа забрать ее от нас.
«О, — подумала Дебора, она была одновременно оскорблена и глубоко ранена, — только бы он согласился!»
20
Дэниэл
Наш университет был учебным заведением двадцатого века.
В отличие от некоторых ультраортодоксальных семинарий, в которых учебный процесс построен так, словно иудаизм как учение со времен Вавилонского Талмуда не претерпел никаких изменений, Еврейский университет был современным заведением. В нем нашлось место таким либеральным направлениям интеллектуальной деятельности, как светская философия, гуманитарные науки и ядерная физика. Время от времени проводились и лекции раввинов консервативного толка.
В русле этих передовых взглядов на обучение от нас, будущих раввинов, требовалось прослушать определенное количество курсов по выбору и за сеткой основных часов. Можно было взять математику, химию, английскую литературу или любой другой предмет из предлагаемого нам великого множества. Но большинство из нас проявляли достаточно прагматизма и выбирали себе курсы, так или иначе связанные с нашей будущей деятельностью. Поэтому предпочтение отдавалось наукам типа философии.
Хотя Еврейский университет предлагал великолепный курс истории мысли от Платона до Сартра, от нас не требовалось ограничивать себя стенами собственного вуза. Благодаря взаимной договоренности с соседним Колумбийским университетом мы могли слушать и курсы, которые читали в этом прославленном заведении многие гиганты академической мысли. Толстенный каталог Колумбийской учебной программы напоминал роскошное меню на пиршестве духа.
Но я, мне кажется, еще до знакомства с этим каталогом знал, какой сделаю выбор.
В Колумбийском университете был знаменитый курс психологии религии, который читал прославленный диссидент, профессор Аарон Беллер, происходивший из рода выдающихся раввинов.
Беллер был из тех, кого мы уничижительно называем эпикоросами — образованный еврей-вероотступник. Ортодоксы верят, что, когда придет Мессия, эти нечестивцы будут гореть в аду.
Почему же я осознанно выбрал общение со змием, грозящим искусить меня яблоком отступничества?
Возможно, я решил, что, поскольку в ожидающей меня жизни раввина мне предстоит выслушивать и более сильные аргументы против веры, то не помешает вооружиться заблаговременно. В этом смысле, что может быть лучше, чем услышать самого дьявола? Самые революционные, самые мятежные воззрения, излагаемые блистательным бунтарем?
Каждый вторник и четверг я проходил восемь кварталов от общежития до Гамильтоновской аудитории Колумбийского университета, самого большого лекционного зала во всем студгородке, который все равно не вмещал всех желающих послушать Аарона Беллера.
В то первое утро в зале было не много моих товарищей по семинарии, хотя кучку молодых людей в кипах я заметил. Наверное, остальные побоялись, хотя студенты Колумбийского университета и десятки вольных слушателей слетались на Беллера, как мотыльки на огонь, стремясь посмотреть, насколько близко можно подлететь без риска предать огню собственные убеждения.
Среди юных подготовишек Колумбийского университета в твидовых пиджаках и небрежных старшекурсников тут и там мелькали солидные, чисто выбритые джентльмены в церковных воротничках — судя по всему, из семинарии Теологического союза, расположенной через дорогу.
По аудитории пробежал шепоток, потом все резко зашикали — в зал вошел высокий, угловатый седой человек и поднялся на кафедру.
Профессор Аарон Беллер, доктор медицины и доктор философии, с улыбкой Мефистофеля обвел взором свои потенциальные жертвы — в особенности тех из нас, кто, не сумев побороть страх перед его идеями, укрылся на галерке.
— Дабы не обидеть самых чувствительных из вас, — начал он, — я сразу объясню главную идею курса. Мне кажется, мой курс можно сравнить с предупредительной надписью на пачке сигарет. Он может быть опасен для вашего душевного здоровья. Мой опыт в психиатрии подтверждает мое убеждение в том, что Бог есть творение человека, и никак не наоборот.