Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
Несмотря на неловкость, в которую меня повергла ее щедрость, Ариэль наконец убедила меня, что заклад Утрилло осчастливит ее не меньше, чем меня. Я судорожно записывал, а она разъясняла мне несколько византийский способ вести дела с загадочным брокером.
И словно по команде, в ту самую секунду, как она закончила диктовать мне свои инструкции, трубка замолчала. Я так и не понял, был ли разговор оборван агентами КГБ или всего лишь произошел сбой на телефонной линии.
Наутро я с трепетом набрал номер джентльмена, которого его клиенты именовали Лоренцо Медичи. Он снял трубку после первого же гудка.
— Доброе утро. — Его голос с британским говором отдавался в трубке богатым звучанием, как скрипка Страдивари.
— Доброе утро, сэр. Меня зовут Дэниэл… гм-мм… Лури. — В последний момент я подсознательно изменил фамилию, быть может, не желая позорить семью. — Я друг Ариэль Гриноу…
— Ах вот оно что! Как поживает мисс Гриноу? Давненько мы с ней не виделись!
— Спасибо, у нее все хорошо. Гм-мм… Мы не могли бы с вами встретиться и переговорить касательно одной картины, которую она мне только что передала?
— Конечно, мистер Лури, — любезно отозвался он. — Минутку, я сверюсь со своим календарем. — Он быстро вернулся к телефону. — В половине второго у меня назначен ленч в «Лютеции», но если бы вас устроило подъехать к двенадцати…
— Прекрасно, — поспешно согласился я, радуясь, что буду избавлен от долгого ожидания, а тем самым и от лишних мучений. — Через полчаса буду у вас.
— Превосходно! — ответил он и как бы между прочим спросил: — А что это будет на сей раз? Брак или Утрилло?
— Утрилло, — сказал я, пораженный, что ему так много известно.
— Чудесно, — прокомментировал мистер Медичи. — Не шедевр, конечно, но вполне симпатичная картинка.
Это оказался тот редкий случай, когда голос и внешний облик идеально гармонируют друг с другом.
Толстяк и в самом деле оказался очень дородным, а в смысле манеры и движений был точной копией Сиднея Гринстрита — теперь, после стольких вечеров в «Талии», я хорошо знал этого тучного актера.
— Мисс Гриноу посвятила вас в мои обычные условия? — спросил он, делая вид, что вовсе не пытается убедиться в подлинности картины, а просто изучает ее сюжет.
— Да, думаю, что так.
— То есть вы знаете, что процентные ставки у меня выше, чем в других кредитных организациях? Не из жадности, разумеется, но вы же сами видите, у меня тут почти на тридцать миллионов произведений искусства, а страховые компании нынче ведут себя как Шейлоки какие-то.
— Понимаю вас, сэр.
— Отлично. Тогда у меня для вас есть прекрасная новость. За последние несколько месяцев эта petite toile [44] заметно подскочила в цене. — Он любовно погладил раму картины. — Ее цена только что преодолела стотысячный барьер.
44
Картинка (фр.).
Я задним числом содрогнулся при мысли о том, что все это время жил в тесном соседстве с таким дорогим произведением.
— А это означает, что я могу вам ссудить тридцать тысяч долларов, — пропел Толстяк.
— Что? — заикаясь, переспросил я.
— Ну, хорошо, хорошо. Тридцать пять. Боюсь, выше поднять уже не смогу.
— Да, да, конечно, — сочувственно произнес я. — Вам же еще страховщикам платить…
Он очень быстро исполнил все формальности, попросив внимательно прочесть типовой текст договора, согласно которому он давал мне ссуду в размере тридцати пяти тысяч долларов сроком на шестьдесят дней под грабительские шестнадцать процентов. После того как я поставил свою (новую) подпись в нужном месте, Толстяк раскрыл внушительного вида секретер, извлек оттуда перехваченные резинками зеленые бруски и стал отсчитывать пачки долларов.
— Наличными? — ахнул я.
— Да. — Он вздохнул с наигранной ностальгией. — В наш варварский пластиковый век созерцать их удается все реже. Но я неисправимо старомоден.
Быстро сунув деньги в немного потрепанный желтый конверт, он передал его мне, и мы пожали друг другу руки.
— Благодарю вас, сэр, — вежливо сказал я.
— `A votre service, monsieur [45] .
Я посчитал хорошим предзнаменованием, что единственные два слова, которые я знаю по-французски, случайно оказались уместны в данной ситуации:
45
К вашим услугам, месье (фр.).
— Bon app'etit [46] .
По дороге домой я зашел в книжный магазин и в отделе деловой книги поискал издания, посвященные тонкостям игры на товарной бирже. К моему ужасу, во всех них содержалось одно и то же предостережение:
«Хотя вложения во фьючерсные контракты могут показаться заманчивыми — поскольку бывает так, что какие-то несколько пенсов превращаются в кучу долларов, — человек неискушенный рискует в одночасье остаться без гроша».
46
Приятного аппетита (фр.).
Однако мой философский ум вывел из этого свое заключение: если можно в одночасье разориться, то верно и обратное.
Я купил двухтомник «Практическое руководство…», а также «Справочник по Чикагской товарной бирже», в котором были изложены правила игры. Выходные я провел в одиночестве, но весьма продуктивно, старательно впитывая все, что возможно, касательно фьючерсных торгов.
Если верить «Нью-Йорк таймс», торги по пшенице с поставкой в сентябре закрылись в пятницу на отметке полтора доллара за бушель. Поскольку контракт на поставку пяти тысяч бушелей — являющийся единицей торговли опциона на фьючерс — будет стоить всего 375 долларов, то, добавив к вырученному за Утрилло немного из денег, оставленных моей подружкой мне на «летние расходы», я смогу купить ровно сто контрактов. И таким образом 5 июля начать свою карьеру на бирже.
Но тут, как было написано в учебниках, возникала новая проблема:
«Размеры маржи могут в любой момент измениться, а это означает, что покупателю фьючерсных контрактов необходимо иметь определенные финансовые резервы для защиты собственных активов».
Увы, в этом был подводный камень в расчетах будущих цен на зерно. По правилам, для того чтобы покупать в кредит, я должен был доказать свою способность нести убытки. Поскольку это предполагало нечто, весьма напоминающее подлог, я не мог идти со своей затеей в крупную, респектабельную брокерскую фирму. Необходимо было найти небольшую компанию, достаточно жадную, для того чтобы смотреть на мои проделки сквозь пальцы.