Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
— Что ж, на этот счет вам лучше принять решение после сегодняшнего дня, — предостерегающим тоном сказал Хардт. — То, что я сегодня хочу вам показать, может поубавить вашего рвения.
«Ну, уж нет, — подумал Тим, — этому речистому еретику не удастся отговорить меня от совершения святой евхаристии!»
Семейство Хардтов в полном составе вновь собралось за столом. Завтрак состоял из жареных бананов и, конечно, кофе.
Юный Альберту показал пальцем в наряд Тима и захихикал.
— Футболист!
— Ага, — сказал Тим по-португальски. — Ты играешь в футбол?
— Да, сеньор. Придете сегодня на игру?
— Я пока не знаю, что мне приготовил на сегодня твой папа. — Тим повернулся к хозяину дома: — Эрнешту?
— Не волнуйтесь. Школьный матч будет частью вашей грандиозной программы знакомства с трущобами.
Мужчины помогли хозяйке убрать со стола, после чего Изабелла принялась мыть голову дочке. Анита пронзительно плакала и сопротивлялась.
Мужчины тем временем снова уселись за стол и налили по третьей чашке кофе. После чего Хардт закурил третью сигарету за сегодняшний день.
— Надо вам бросить курить, дом Эрнешту, — посоветовал Тим. — Табак вас убьет.
— А вам надо отказаться от безбрачия, — парировал тот. — Воздержание убьет вас быстрее.
— Почему вы так говорите? — смутился Тим.
— Я видел ваше лицо, когда вы говорили с Альберту. — Он вдруг заторопился. — Кстати, он же меня убьет, если опоздаем к нему на игру! Пошли скорей!
Тим поспешил за Хардтом на улицу. В начищенных кожаных туфлях Тиму пришлось месить грязь в закоулках фавелы.
Уже в самом начале «экскурсии» Тиму стало ясно, что ночная тьма в значительной мере скрывала убожество поселка. Здесь царили гам, нищета, смрад и антисанитария.
Движок, как у Хардта, имелся не более чем в пяти или шести домах. Воду в поселок качали две коммунальные напорные станции. Заметив потрясение Тима, Хардт поспешил его успокоить:
— Да, да, дом Тимотео. Здесь очень грязно. Но смею вас заверить, что все, что вы вчера ели, было подвергнуто кипячению. В этом как раз мы с братьями-францисканцами добились определенных успехов: привили людям элементарные навыки гигиены и резко сократили заболеваемость дизентерией.
Выйдя из удушливой атмосферы жилого поселка, они добрались до мокрого поля, на котором Альберту с двумя десятками сверстников играли в футбол. Встреча была жаркая. Счет в матче обозначали по две пустые канистры из-под масла, выставленные у обоих ворот.
Не прерывая игры, футболисты приветствовали приходского священника.
— Oi, дом Эрнешту! Como vai? [93]
— Bem, bem [94] , — отвечал Хардт и махал в ответ.
— Кажется, они не скучают, — заметил Тим. — Какие у них еще тут есть развлечения?
— Да никаких, — ответил его спутник. — А кроме того, нам особо некогда заниматься здоровыми, нам и страждущих хватает. Идемте дальше.
Они вернулись на тесные улицы поселка, и Хардт продолжил свои пояснения:
93
Как дела? (порт.).
94
Хорошо, хорошо (порт.).
— Вы, должно быть, себе представляете, что у нас здесь — как вы выражаетесь, в странах «третьего мира» — очень высокий уровень рождаемости.
— Да, — тихо сказал Тим. — Кажется, представляю.
— Но стремительный рост населения сдерживается благодаря одному из самых высоких в мире показателей младенческой смертности, — с горькой иронией продолжал Хардт. — Ребенок, родившийся в здешних условиях, имеет в десять раз больше шансов умереть на первом году жизни по сравнению, скажем, с Огайо. А оканчивает свою жизнь (если вообще можно назвать жизнью существование индивида в таких вот фавелах) средний бразилец на десять лет раньше, чем его собратья в Штатах.
Несколько минут они молча шагали по грязной дороге. Потом Тиму пришел в голову вопрос:
— Дом Эрнешту, не сочтите меня ненормальным, но я заметил, что нам то и дело попадаются кучки довольно атлетических парней, которые… как бы это сказать… ко мне приглядываются, что ли…
— Не тревожьтесь, — успокоил Хардт. — Они вас не тронут.
— Но кто они? Бандиты?
— Это сильно сказано, Ваша честь. На самом деле они не просто известные граждане фавелы, но и члены организации жителей — так называемой ассоциации морадореш. Если коротко, они следят, чтобы все было в порядке, и делают для нас то, что должны бы делать власти.
В этот момент они поравнялись с большим зданием, которое заметно выделялось на фоне нищенских лачуг. Это было длинное белое строение, похожее на сарай. При ближайшем рассмотрении в этом бараке оказалось целых два этажа.
— Сей небоскреб — наша больница, — объяснил дом Эрнешту.
— А эти люди на крыльце — морадореш или врачи?
— Не те и не другие. Это гробовщики.
Хардт серьезно посмотрел на Тима.
— Лучше вам туда не ходить. Некоторые болезни очень заразные.
— Ничего страшного, — заявил Тим, призывая на помощь всю свою отвагу.
К тому, что предстало его взору, он совсем не был готов. Ему доводилось посещать больных и умирающих во многих клиниках, но никогда он не видел смертельно больных людей, которые не получали бы совсем никакого лечения и ухода.
Огромная палата оглашалась криками молодых и стенаниями стариков. На плечо Тиму вдруг легла ободряющая рука Хардта. Эрнешту ласково заговорил:
— Я тебя хорошо понимаю, брат мой. Последние десять лет я прихожу сюда изо дня в день и все равно не могу к этому привыкнуть.
— А что, врачей никаких нет? — изумился Тим. К горлу подступила тошнота.
— Конечно, нет, — ответил Хардт. — Они приходят, совершают обход и уходят. Время от времени, если расщедрится какая-нибудь крупная фармацевтическая компания, оставят тут обезболивающие средства или какие-нибудь новейшие препараты.
— Хоть какое-то утешение… — заметил Тим.
— А-а… — махнул рукой Хардт. — Вы должны понять, что при всей щедрости любых компаний мира они все же предпочитают не дарить, а продавать. А это значит, что лекарства достаются нам тогда, когда по той или иной причине они признаны негодными для «цивилизованного» потребления. — Он уточнил: — Не стану вам говорить, как нас завалили талидомидом, когда весь мир уже кричал о вызываемых им врожденных уродствах и прочих пакостях.