Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
Тима одолевало любопытство, и он преступил еще одну грань. Наклонившись, он посмотрел, что именно она читала. Его поразило, что задумчивая раввинова дочка сидит в одиночестве и читает Библию.
Дебора разделась в темноте своей спальни и опустила голову на подушку. Мысли ее понемногу отуманивал надвигающийся сон, а перед мысленным взором все еще стояли синие глаза Тимоти Хогана.
«Надо сказать отцу, — твердил ей внутренний голос. — Но тогда папа его наверняка уволит, и я никогда больше его не увижу».
«Я не должна была отвечать ему. Зачем я это сделала?»
И вдруг ее осенило.
Тим Хоган говорил с ней на идише.
В следующую пятницу, хотя она торжественно поклялась себе уйти спать раньше, Тимоти неожиданно объявился еще раньше, в половине одиннадцатого, — и опять застал ее внизу.
— Простите, я вам помешал, — сказал он слегка дрогнувшим голосом.
Она сделала вид, что не замечает его. Но не встала и не ушла, как в прошлый раз.
Спустя мгновение Тим тихо спросил:
— Хотите, я приду позже?
Она выпрямилась, и у нее непроизвольно вырвалось:
— Откуда вы знаете идиш?
— Ну, я же уже четыре года в ваших семьях работаю, было время понахвататься. Но все равно, говорить намного легче, чем читать.
— Вы и читать можете?
— Только очень медленно, — ответил Тимоти. — Вы же знаете, мистер Вассерштайн почти слепой. Когда я ему стал помогать по пятницам, он уговорил меня приходить еще и пару раз на неделе и научил меня читать ему вслух «Дейли форвард».
Дебору тронула мысль о том, как их восьмидесятилетний сосед роется в полумраке собственной памяти, чтобы научить еврейской письменности этого молодого католика.
— Как же он вас учит, если сам ничего не видит?
— А! На это у него разработана своя система! Псалмы он помнит наизусть, поэтому, когда мы проходим какую-то букву, он велит мне найти тот псалом, который с нее начинается. Например, «Господь мой пастырь» начинается с алефа, а «Когда Израиль вышел из Египта» — с бета. И так далее.
— Здорово придумано! — восхитилась Дебора. — И это очень милосердно с вашей стороны.
— Что вы, это такая малость! Ведь мистер Вассерштайн очень одинок! Если не считать меня, единственная ниточка, соединяющая его с внешним миром, это шул [11] .
Он вдруг тихонько хохотнул.
— Чему вы смеетесь? — спросила Дебора.
— Он часто шутит, что из меня вышел бы хороший раввин. Порой мне кажется, он говорит серьезно.
— Евреи не занимаются прозелитизмом, — объявила Дебора, сама удивившись тому, как может быть столь безапелляционной, да еще в такой момент.
11
На идише так называется синагога.
— Это меня как раз не тревожит. — Тим улыбнулся, и она вдруг почувствовала себя неловко. У него было такое ангельское лицо… — Но если отец Ханрэхан найдет для меня место, я пойду учиться в семинарию. А там знание еврейской грамоты будет для меня большим преимуществом при изучении Ветхого Завета.
— Иными словами, вы уезжаете? — против собственной воли спросила она.
— Если меня сочтут пригодным для церковного сана.
— Как это понять?
— Понимаете, как и наш Спаситель, я должен быть невосприимчив к искушениям мира, плоти и дьявола.
— А-а… — протянула она, не зная, что еще сказать, и боясь обнаружить свое огорчение по поводу того, что скоро уже не сможет с ним видеться.
— Если честно, дьявол меня не очень беспокоит, — весело продолжал он. — Вот остальные два пункта соблюсти будет посложнее…
Дебора вдруг испугалась. О чем это он толкует? Зачем она позволила втянуть себя в этот разговор? Нервно и торопливо она произнесла:
— Вы меня простите, но мне пора спать.
Усилием воли Дебора заставила себя повернуться и двинуться в Сторону погруженной во мрак лестницы.
Тим проводил ее долгим взглядом. Сейчас его распирало нечто большее, чем простое любопытство. Ему отчаянно хотелось знать, что именно в Писании она читала.
Он взял в руки ее книгу, Библию издательства «Сончино» с параллельным англо-еврейским текстом. Глаза упали на строчки: «…возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими…»
Теперь он был убежден, что прочесть их его толкнула какая-то сила свыше.
«Может быть, мистер Вассерштайн еще не лег и позанимается со мной ивритом», — подумал он.
Дебора была одновременно возбуждена, смущена… и напугана. Ей надо было с кем-то поговорить, а единственным человеком, кому она могла довериться, был ее младший брат.
— О Господи… — сонным голосом проворчал Дэнни, когда она тихонько постучалась к нему в комнату и вошла. — Уже почти двенадцать!
— Дэнни, пожалуйста! Мне надо с тобой поговорить.
Поняв, что дело срочное, он сел.
— Ладно, — протянул он, зевая. — Что там у тебя стряслось?
— Это касается… ты знаешь нашего шабес-гоя?
— А, Тима… — отозвался Дэнни. — Хороший парень, разве нет?
— Гм-мм… Не знаю, — запинаясь, сказала Дебора.
— Эй, Деб! — простонал Дэнни. — О чем, собственно, речь?
— Ты знал, что он говорит на идише?
— Знал, конечно. Я с ним несколько раз разговаривал. И ради этого ты будишь меня посреди ночи? У меня есть возможность выспаться один раз в неделю!
— А тебе не кажется, что это странно? — не унималась Дебора.
— Да нет… Тим вообще не такой, как все.
— В каком смысле? — спросила она, торопясь узнать все, что было можно, об этом юноше, покорившем ее воображение.