Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
— Ну, официально — завтра утром, а неофициально — прямо сейчас. Я скажу жене, чтобы она нашла тебе место в каком-нибудь из девичьих общежитий. И еще, — добавил он с улыбкой, — чтобы подобрала тебе что-нибудь из одежды взамен твоей шматты. А я пока пойду предупрежу вашего гида.
— А он не станет возражать? — забеспокоилась Дебора.
— Нет, — рассмеялся Боаз. — Он получает с нас комиссионные за каждого новенького.
На следующий день она в последний раз
Вопроса Лии можно было ожидать.
— А они там ортодоксальные? Еда кошерная?
— Нет, — ответила Дебора. — Но зато люди хорошие.
— Может быть, хоть адрес свой дашь? Нам придется позвонить твоему отцу. Пожалуйста, Дебора, из уважения к…
— Нет, — оборвала она. — Я сама позвоню родителям. Когда буду к этому готова.
Помолчав, она добавила:
— Спасибо вам за гостеприимство.
Можно было выразиться иначе: слава Богу, оно закончилось.
Дебора хорохорилась перед Лией, но на самом деле сразу позвонить родителям у нее недостало смелости. Она сделала это лишь спустя еще несколько дней, успев изгрызть все ногти.
К ее удивлению, отец даже не рассердился.
— Дебора, — с сожалением пробормотал он, — ты, должно быть, испытываешь ужасный стресс.
— Совсем наоборот, папа. Я чувствую себя спокойней, чем когда-либо.
— Но кибуц — не место для такой девушки, как ты. Особенно этот, где живут последователи «Ха-шомер Ха-цаир». Это безнравственные люди.
— Это неправда! — возмутилась и искренне оскорбилась она. — А кроме того, мне теперь все равно, что ты скажешь. Они мне очень симпатичны!
Она намеренно провоцировала его, давая выход всей обиде, копившейся с того момента, когда отец выставил ее из родного дома. Но рав только тихо ответил:
— Послушай меня, Дебора, у меня нет времени на ссоры. Завтра за тобой приедут люди и заберут домой.
— Папа, мой дом теперь здесь! И кого ты называешь «людьми»?
— Наши люди… Из Иерусалима.
— Ты говоришь так словно это мафия.
— Дебора, — урезонил ее отец, — ты испытываешь мое терпение. Ты сделаешь то, что я говорю, иначе…
— Иначе — что? Мне уже восемнадцать, папа. Я совершеннолетняя. И если кто-то из твоих «людей» попытается забрать меня отсюда, им придется иметь дело с двумястами кибуцниками.
На какое-то время трубка замолчала. Потом она услышала огорченный голос отца:
— Рахель, попробуй хоть ты ее вразумить!
Трубку взяла мать.
— Дебора, как ты можешь поступать так со своим отцом? Ты разбиваешь ему сердце.
— Прости меня, мама, — ответила она. — Но я уже приняла решение.
По тону, каким это было сказано, Рахель поняла, что спорить бессмысленно.
— Но ты хотя бы будешь нам писать? — взмолилась мать, капитулируя. — Хоть открыточки присылай! Чтобы мы знали, что у тебя все в порядке.
Дебора хотела что-то сказать, но в горле у нее встал ком. Ей было жаль маму, запертую в бруклинском гетто с его средневековыми традициями и мракобесными представлениями.
В конце концов, глотая слезы, она выдавила:
— Конечно, мама. Я тебя забывать не буду. Пожалуйста, обними всех. — Она запнулась, набрала еще воздуху и тихо добавила: — И папу тоже.
22
Тимоти
В двадцать один год у Тима за спиной были уже три года обучения в семинарии Святого Афанасия.
Все это время каникулы он проводил в семинарии и занимался даже с большей интенсивностью, беря индивидуальные уроки, причем не только у отца Шиана, но и у отца Костелло, имевшего докторскую степень по древним языкам, полученную в Папском институте востоковедения в Риме.
В последнее время число претендентов на церковные должности в Америке опасно сократилось. И вдруг, как манна небесная, в этой пустыне появилась ослепительно яркая фигура Тимоти Хогана, потрясающе красивого, обаятельного и блистательного.
Учителя его боготворили. Тим не только в совершенстве освоил языки Библии — латинский, греческий и иврит, но и арамейский — язык, на котором в Святой Земле говорили при Иисусе Христе.
И еще в одном отношении Тим был уникален: складывалось впечатление, что у него совсем нет друзей. Одни полагали, что его незаурядность отпугивает других слушателей. Более проницательные умы на факультете понимали, что он сам избегал всякого общения — с кем бы то ни было за исключением Господа. Все свое время он посвящал либо занятиям, либо молитве.
Отсюда следовало, что в отличие от своих соучеников, которые рассматривали лето как единственный шанс понежиться, а быть может, и поглазеть по сторонам на многолюдном пляже, Тим был не намерен тратить драгоценные летние месяцы на безделье. В последний официальный день занятий он попрощался с товарищами и, несмотря на соблазнительное солнце, направился в библиотеку.
Он так увлекся процессом сравнения двух вариантов псалмов, предложенных святым Иеремией, что не сразу почувствовал, как его легонько тронул за плечо и окликнул брат Томас, один из диаконов, недавно посвященных в сан.
— Вас просят зайти в ректорат.
Тим удивленно поднял голову.
— Кто именно? — спросил он.
— Мне не сказали. Я только знаю, что длиннее машины я в жизни не видел.
Неужели ему приехали сообщить о смерти дяди или тетки? Больше он ничего придумать не мог, поскольку это было единственное, что связывало его с внешним миром.
Он неуверенно постучал и услышал приветливый голос отца Шиана:
— Входи, Тимоти.
Тим открыл дверь и опешил, увидев перед собой, помимо ректора, пятерых импозантных гостей. Все были в элегантных костюмах, и только один — в сутане. Это был совсем поседевший епископ Малрони.