Сокол против кречета
Шрифт:
День выдался морозный, а у воеводы пот холодным ручейком от лопаток вниз по спине ринулся от волнения. Но что-то барабанов не слыхать. Неужто время для них не приспело? Странно, ведь уже давно угомонился сучить своими кривыми ногами дюжий басурманин-поединщик, вздетый на копье неувядаемым Кокорой, а…
Юрий Михалыч нахмурился. Нет, не почудилось ему. И впрямь песня. Вместо барабанов, что ли? Прислушался. И впрямь поют, да теперь уже не один-два, а тысячи. И как грозно выходит. Ага, вот и барабаны в дело вступили – каждую строку басовито отбивают.
Золото скинул шапку, потом вновь надел, горделиво выпятил грудь и застыл.
А над полем, вселяя еще пущую уверенность в сердца и ярость к врагу, уносясь к небесам и тут же возвращаясь многоголосным эхом-рефреном, неслось: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой! С монгольской силой темною! С проклятою ордой! Пусть ярость благородная вскипает как волна…»
Разных гусляров слыхал в своей жизни воевода. Разные песни они слагали, в том числе и о битвах. От иных таким величием Руси веяло, что грудь колесом, ибо и сам причастен. От других яростью к ворогу разило, да такой, что хоть саблю вынимай, да тут же в бой и иди. Третьи героев воспевали, четвертые…
Но такой призывной, чтобы в ней все вместе слепилось – и гордость, и гнев, и уверенность в победе, и ярость к врагу, да чтоб мощью разило неописуемой, чтоб силищи вдесятеро против прежнего, – слыхать не доводилось.
Знать бы, в чьей голове такие слова родились, так Золото не просто шапку бы перед ним скинул. Он бы еще и в ноги ему поклонился.
Низко-низко!
До самой земли!
Это ж как же душевно человек удумал, чтоб нужные слова сыскать и друг с дружкой их соединить!
Ох и голова!
Песня не смолкала, даже когда началась битва. Ее продолжали петь резервные тысячи, ее пели чер-ниговцы и новгород-северцы, и с каждым куплетом все увереннее и увереннее подхватывали ряжские ратники, вливаясь в общий гигантский хор.
И вот ведь странное дело получалось. Разве сравнишь рявканье пушек, пусть и полевых, малых, с голосом? Как ни горласт человек, но все едино слабоват он тягаться с железными махинами. А вот поди ж ты, не сумели бездумные чушки людей перемочь. Куда им против русской глотки, а что уж там говорить о гортанном уре [132] степняков. Тьфу на него, да и только.
«Да-а, не зря мы со Славой трудились над переделкой, – подумал Константин. – Да и я молодец, что уболтал патриарха подключить к этому делу всех священников, что при полках. Задать песне нужный ритм навряд ли сами ратники справились бы. Хотя что будет так здорово – все равно не ожидал, – и вздохнул, глядя вперед, на развертывавшуюся для атаки монгольскую лаву. – Жаль, что поле широковато. Малость поуже, и совсем бы хорошо было».
132
Ур или уран – клич у воинов-монголов, да и у прочих кочевых народов. Каждый род имел особый уран, помогающий в бою созывать и подбадривать друг друга.
А события разворачивались так стремительно, что только успевай глядеть. Уже давно отзвенел дружный щелчок арбалетчиков, запустивших в воздух первых железных пчел, которые на сей раз не искрились на солнце своими остро заточенными жалами. Каждое из них вымочили в такой дряни, что и царапины хватит, а дальше только время нужно, и эта мерзость сама все доделает.
Отзвенел и второй щелчок, и третий. Летели в снег враги, бились с жалобным ржанием их кони, а стрелы арбалетчиков продолжали хладнокровно и точно выкашивать лаву, летящую на них. Пять залпов они сделали за то время, пока приближался враг. Да к ним прибавить еще два пушечных. Что вместе получается? Нет, не семь – чудесно получается.
Как знать, удалось бы вообще монголам доскакать до русской пехоты, если бы впереди шли воины какого-то другого тумена. Глядишь, и повернули бы. Но это были тысячи покойного темника Бурунчи. Эти люди знали, что говорит Яса – вина всегда искупается кровью. Знали они и другое – второй осечки Бату им не простит. Он уже предупредил, какой приказ получили те, кто пойдет следом за ними.
Поэтому выбирать им не приходилось – и тут и там ждала смерть, но если повернуть назад, то она становилась неминуемой, а коли удастся доскакать до урусов, одолеть их, смять и задавить, тогда смерть отодвинется. На сколько – неведомо, то ведают лишь Вечное Небо и грозный Тенгри, но отодвинется точно. А храбреца ждет честь, слава и добыча.
Какая? О-о-о, хан Бату еще в первый день погони за кааном по секрету шепнул нескольким ветеранам, что урус потому так и заметался, что не знает, где лучше спрятать казну, которую он везет с собой.
А чуть позже, неожиданно для самого хана, его слова и впрямь подтвердились. Это произошло в ту ночь, когда удальцам удалось отбить из-под самого носа урусов несколько саней. В одних лежал камнемет, на других были навалены меховые шубы, а вот в третьих – несколько мешков с серебряными монетами. Более того, те, кто хоть немного владел языком урусов, потом клятвенно уверяли своих товарищей, что собственными ушами слышали, как те кричали друг другу: «Злато! Злато стереги!»
Значит, джихангир был прав и казна действительно находилась среди прочих тюков с добром. Словом, нехитрый трюк Константина, давным-давно примененный им против половцев [133] , опять удался. Ему, конечно, жаль было отдавать камнемет, однако, учитывая, что горючей смеси, привезенной Минькой, с собой имелось не так уж много, одним из десяти вполне можно пожертвовать.
Круглые глиняные горшки полетели в монголов в то время, когда они ценой огромных потерь достигли русского строя. Правда, достигли не для того, чтобы получить вожделенную добычу, а чтобы бесславно сдохнуть нанизанными на широкие острия копий, под ударами русских мечей и сабель, истекая кровью от рубленых ран огромных боевых топоров.
133
Об этом подробнее см. «От грозы к буре».
Второй и третьей волне атакующих пришлось полегче, но ненамного. Вслед за сосудами, которые либо раскалывались сами, либо их разбивали копыта степных коней, полетели и огненные стрелы. Некоторые падали впустую, впившись в снежную кашу, и гасли, но имелись и другие, попадавшие удачно. И это была не нефть, которую погасить можно, хотя и тяжко, но можно. Это был «греческий огонь», а говоря проще – самый настоящий средневековый напалм, которому хватало не огонька – малейшей искорки – и то тут, то там вновь слышалось жалобное конское ржание вперемешку с воплями врага.