Сокол Ясный
Шрифт:
– Душенька-девица, милая сестрица, Младина свет Путимовна, прыгни, прыгни! Вскочив в поневу, вскочи!
– Не хочу! – вопила Младина, которую по указанию Угляны пустили лезть на березу первой. – Не хочу и не буду прыгать!
– Прыгни, прыгни! Мы тебе орешков дадим!
– Ягодок сладких!
– Блинов масленых!
– Ну ладно! А-а-а!
И с громким воплем девушка прыгала, стараясь попасть ногами в расправленную поневу. Иная валилась, задев стоявших внизу, все с криками и хохотом падали на траву и не сразу могли подняться, разобрать, где чьи руки-ноги. Наконец все вставали, девушка надевала поневу как следует, Угляна затягивала гашник вокруг ее стана, и гордая девица шла по кругу, целуясь со всеми, кто уже был облачен в одежду взрослой женщины – таким образом совершался переход из девчонок в невесты. Залезая на березу, она
Когда наконец все будущие невесты облачились в поневы и встали в круг, горделиво поглядывая друг на друга, под деревом осталась одна Веснояра. На голове ее был огромный венок из зелени, цветов и березовых ветвей, целая гора почти таких же березовых венков, только поменьше, лежала возле нее на траве.
Я в веночке, я в зеленом,
Ходила, гуляла,
– запела Веснояра, и прочие девушки двинулись вокруг нее и дерева, взявшись за руки.
Эй, Лели-Лели, ходила гуляла! —
подхватили они за ней.
Мой веночек, мой зеленой,
Веночек, веночек, аленький цветочек.
Да кому я свой веночек,
Да кому я свой зеленой подарити?
Эй, Лели-Лели, подарити?
Подарю я свой веночек,
Подарю я свой зеленой
Красной девушке на головушку,
Младине свет Путимовне!
И опять Младина первой вышла в круг и получила венок из рук той, что сейчас воплощала саму богиню Лелю. Стоя по разные стороны зеленого венка среди березовых ветвей, Веснояра и Младина потянулись друг к другу, чтобы поцеловаться и тем закрепить вновь возникшее посестримство между земной девушкой и богиней Лелей. Но им едва удалось это сделать: Младина ясно видела, как венок качнулся, будто его толкнула невидимая рука, и ветка хлопнула Веснояру по лицу! Та вздрогнула и в изумлении уставилась на Младину; на щеке сежанской Лели краснел след от удара. Столь же изумленное лицо младшей сестры убедило ее, что та здесь ни при чем, да и как бы девчонка посмела ударить ту, что сейчас воплощала богиню!
Ой, Лели-Лели, у нас новая сестра!
Да Младина свет Путимовна!
Круг двигался дальше, Веснояра раздавала венки всем по очереди. От движения круга, от многократного пения одних и тех же строк кружилась голова, перед глазами плыло бело-зеленое марево, и уже казалось, что березы вокруг поляны тоже водят хоровод, тоже кланяются самой старшей, что была наряжена, тоже поют…
А Младина все оглядывалась на ходу; свисающие на глаза березовые листья мешали смотреть, перед взором мельтешело, и ей все упорнее мерещилось, будто на поляне идет еще один круг – из белоствольных берез или из неведомых дев, одетых в белые невышитые рубахи, без поясов, с распущенными волосами до самой травы… Те тоже пели прекрасными голосами, похожими на журчанье прозрачного ручья под яркими лучами, их белые лица скользили, как солнечные блики на зеленой траве. Их круг шел то возле самой березы, то за спинами сежанских дев, то поперек – белые фигуры проходили сквозь цепь сомкнутых девичьих рук, никто ничего не замечал. Это были вилы, иначе русалки – дочери Дажьбога, приносящие влагу на поля; те самые женские сущности трав, деревьев, земли, что позволяют всему этому цвести и давать плоды.
А стоило Младине бросить взгляд вперед, где стояла ее старшая сестра, как она видела не украшенную венками и рушниками березу, а женскую фигуру, тоже в белой рубахе, с широко раскинутыми руками, на одну из которых они недавно все по очереди лазили, с распущенными волосами, что кудрявились зеленой листвой, с улыбающимся лицом, сияющим, будто солнце… Но туда Младине
Наконец венки были розданы, и Веснояра пригласила всех к угощению. Лицо ее горело, в глазах блестела досада, и на лице ее Младина заметила несколько свежих царапин. Некоторые из девушек тоже потирали щеки – видать, и им досталось от недоброй березы. Но почему? Что такое? Чем сежанские невесты в этом году не угодили вилам?
Правда, была надежда их задобрить: к подножию ствола возложили все принесенные припасы, лепешки, пироги, яичницу. Веснояра позвала угощаться русалок, потом каждой девушке выделила часть угощения, и все принялись за еду. Теперь каждая из девушек была младшей сестрой самой Лели и несла в себе то же начало, что и богиня весны, зарождающая жизнь. А когда на Купалу Леля станет Ладой, земля обратится от цветения к плодоношению, девушки тоже станут женами.
Младина постаралась устроиться как могла дальше от березы, прячась за спинами других девушек. Когда круг остановился и пение смолкло, она уже не видела на стволе сияющего лика, но ее не покидало чувство, будто глаза солнечной женщины следят за ней с каждого блика на листве, с каждого луча, пронизывающего рощу. Но и теперь она продолжала видеть белые фигуры – стройные девы с распущенными волосами, достающими до земли, неслышно скользили между сидящими на траве живыми девушками, пересмеивались, перебрасывали друг другу венки, дергали сидящих за косы – больно, судя по тому, что то одна, то другая вскрикивала и принималась вертеть головой, пытаясь понять, кто ее обидел. Две или три даже заспорили, одна толкнула другую, вон Кудряшка дернула за косу Лисену – как думала, в отместку. Младина замерла с раскрытым ртом и вдруг поймала взгляд вилы. На лице той отразился испуг, потом она почтительно поклонилась и метнулась в сторону, пропала, спряталась в березовый ствол.
А проследив глазами за ее бегством, Младина увидела еще несколько белых фигур – а именно, четыре. Четыре русалки стояли поодаль, в тени кустов, поникшие, грустные, будто не смели выйти на солнце, принять участие в общем пиршестве. А когда одна из них повернулась, Младина ахнула: шея и грудь белой девы были залиты чем-то черным. И она сразу поняла – это кровь.
Почувствовав ее взгляд, все четыре обернулись и уставились на Младину. Ее пробрала дрожь: в глазах их горели сизые огоньки, и весь их мертвенный вид был так неуместен на этой светлой, радостной поляне, что тень куста казалась границей, отделяющей мир смерти, из которого духи завистливо заглядывают в жизнь. Младина сразу поняла, что они мертвы, хотя раньше не задумывалась, могут ли умирать русалки. А они, видя, что она смотрит на них, заволновались, заколебались, будто желая приблизиться и не смея. Вот одна из них с бессловесной мольбой протянула к Младине руки, и та поняла, что они не могут выйти из тени, не могут показаться на поляне, где сияет, невидимое для смертных, лицо солнечной женщины.
Тогда она, воровато оглядевшись и убедившись, что сестры заняты болтовней и ее не замечают, переместилась к кусту, делая вид, будто упарилась на солнце и хочет посидеть в прохладе. Русалки заволновались еще сильнее, будто стебли водяной травы в быстром течении, но по-прежнему лишь простирали к ней руки и молчали. Вблизи она видела, что черная кровь заливает всех четырех – от горла до самого подола.
– Кто вы такие? – дрожащим голосом шепнула она, но уже почти не удивилась тому, что видит невидимое для других и слышит неслышное. – Чего вы хотите?
– Мы пришли к тебе, Младина! – отозвалась та, что стояла впереди.
– Мы хотим принести тебе жалобы! – подхватила другая.
– Мы хотим искать мести!
– И мы хотим… чтобы ты позволила нам уйти! – жалобно протянула последняя. Она была кривобока и стояла, сильно перекосившись, что придавало ей особенно жалкий вид. И кто мог так жестоко обойтись с несчастной?
– Мы не можем уйти, пока наша месть не свершена!
– Не можем уйти, пока не принесена наша жалоба!
– И пока за нас не отомстят, никто не примет даров!