Сокол Ясный
Шрифт:
Младина изводилась от беспокойства, и утешало только одно: Угляна твердо обещала ей замужество и допустила прыгать в поневу. Этот залог обычной бабьей жизни Младина теперь носила каждый день, так что любой мог видеть: это взрослая девушка-невеста, и с ней все хорошо! Оставалось дождаться осени.
Но и грядущая, еще далекая осень беспокоила Младину. Кое-кто прилагал усилия, чтобы все прошло не так, как задумали отцы и матери. Знала ли Веснояра о том, что сотворил Травень? Наблюдая за старшей сестрой, Младина склонялась к мысли, что, пожалуй, знала. Веснояра была беспокойна, лихорадочно весела, хохотала без причины прямо над грядами репы, работа валилась у нее из рук, так что даже мать и бабка попрекали: совсем Ярила девку с ума свел! Она даже больше, чем Младина, походила на испорченную духами. И в этом тоже была правда: не зря духи берез невзлюбили Веснояру! Не случайно священная береза била ее по лицу, а травы оплели ноги и не дали
Этой беде можно было бы помочь – повиниться, принести жертвы, пока не прошел русалий месяц. Но сама Веснояра если и знает, в чем дело, не сознается, а в душе Младины страх за сестру боролся со страхом за себя, и она не могла прийти ни к какому решению. Да и поделом Веснавке, сама виновата! Все чаще Младина ощущала глухую, но стойкую враждебность к сестре – почему-то ей стала причинять досаду красота Веснояры, ее белое лицо, светлые вьющиеся волосы, горделивая стать и почет, окружавший Лелю сежанской волости. Хороша Леля – проклятая русалками! При виде сестры Младина испытывала ревность и досаду, сама не понимая, ей-то что за печаль. Она-то не за Травеня замуж собирается, да и Вышезар, за которого Веснавку отцы-матери ладят, ей тоже не нужен, Данята даже больше нравится. Другое худо: тайком нарушив родительскую волю и порядок, пытаясь уйти от начертанной судьбы, Веснояра и Травень погубят себя, а может, и не только себя. Иногда Младине снилась сестра: будто стоит она в огромном венке под березой, солнце играет в ее распущенных золотистых волосах, а над ней сияет лик солнечной женщины, словно они две – одно. А Младина будто бы смотрит на них из тьмы, не в силах выйти на свет, и чувствует гнев, досаду, сердечную боль, будто эта солнечная красота отнимает у нее самое дорогое… И вот Леля-Веснавка простирает белые руки вверх, с блаженством на лице, будто тянется навстречу чьим-то объятиям… И Младине от этого делалось так больно и досадно, что она просыпалась, с сильно бьющимся сердцем и такой волчьей злостью в душе, что самой было страшно.
Если выдавалось свободное время, Младина уходила в рощу и садилась на ствол березы, когда-то, во время первой весенней грозы, рухнувший у нее на глазах. Если сидеть неподвижно, то вскоре начинает казаться, что тебя здесь и нет, что в лесу вообще нет людей и он живет своей обычной жизнью. Задумавшись, Младина не замечала, когда мелькало вдали первое белое пятно, и вот уже девы, окутанные светлыми волосами, водят круг на поляне у нее перед глазами, качаются на ветвях, то появляются, то исчезают, будто солнечные блики на листве. И земля становилась будто прозрачной: Младина видела сквозь траву, сквозь верхний слой почвы, пронизанный корнями, и взор ее свободно погружался в бездну. Тогда душу одевал покой: бездна дышала силой и живительным теплом, наполняла Младину томлением и жаждой чего-то нездешнего. Забыв Веснояру, она начинала думать о себе – о своей судьбе, о женихе, которого обещала ей лунная женщина… Жених у нее, почитай, есть – Данемил из Леденичей. Хороший жених, ни Вышезару, ни кому другому не уступит. Но когда Младина смотрела на соколиное перышко, принесенное из лесу, ей казалось, что лунная женщина вела речь о ком-то другом. Чем больше Младина смотрела на перышко, тем сильнее ее начинало тянуть вверх: она поднимала голову к небу, смотрела на золото солнечных лучей, сочившееся сквозь березовую листву, и ее охватывал восторг, будто вот-вот, уже близко, ее ожидало нечто радостное, несущее счастье. Начинало казаться, что оно где-то рядом, она даже оглядывалась, будто ее счастье могло выйти из-за дерева в облике… кого?
От волнения так сильно билось сердце, и Младина не могла усидеть на месте – вставала, шла по роще, сама не зная куда, оглядывалась, искала… но только белые девы ускользали с ее пути, не сминая травы… И тогда она обнимала дерево, прислонялась к нему лбом, тоскуя по каким-то другим объятиям, чувствуя тоску, смешанную с упорным ожиданием. Эти чувства были так сильны, что заполняли ее всю, вытесняли все прочие чувства и мысли, она переставала быть собой, забывала, кто она и чья, а вернее, это становилось неважно. В эти мгновения она вся была – любовная тоска и ожидание счастья. «Ты – моя любовь, способная жить в земном мире…» – всплывало будто услышанное где-то, в сказке, должно быть, но Младина не помнила, о чем была та сказка и кто ее рассказывал.
***
В ночь перед Купалой Младине приснился новый сон – да такой, что проснуться и осознать себя лежащей на полатях в избе показалось чуть ли не горем. Во сне она шла прямо по небу – под ногами лежал прозрачный голубой простор, но она ничуть не боялась, будто рождена была для жизни здесь. Вровень с собой она видела белые облака, где-то пообок,
Она шла не просто так – у нее была цель, она ожидала свидания, и ожидание это наполняло ее счастьем. Тот, к кому она направлялась, сейчас спал, и она знала, что ей предстоит его разбудить. И радовалась – так радовалась предстоящей встрече, что ликование, счастье сбывшихся надежд и ожиданий просачивалось наружу прямо сквозь кожу и наполняло все вокруг этим вот ясным золотистым светом. Она грелась в лучах своей любовной радости, и подобного счастья, проникавшего в каждую жилочку, не испытывала никогда раньше и даже не догадывалось, что оно возможно. Сейчас… еще немного… еще несколько шагов, несколько вздохов, и он появится у нее перед глазами наяву, как она столько раз видела его в мечтах!
Вот впереди парит белое облако. Она приблизилась, осторожно развела невесомый полупрозрачный пух, сквозь который ее руки свободно проходили, зажигая и его этим мягким сиянием. Он был перед ней – зрелый мужчина, рослый, могучий, с золотистыми волосами и такой же бородой. Он спал, и облако содрогалось в такт его глубокому дыханию.
Она замерла, не сразу решившись нарушить его покой. Хотелось умереть сей же миг – и жить вечно, чтобы вечно стоять здесь и смотреть на него. Никто не мог быть прекраснее, и ничто не могло сделать ее более счастливой, чем вид этого лица, дышавшего уверенной силой, теплом, животворящей мощью. Здесь был конец ее долгого пути – и начало нового мира. Где он – там всегда начало, потому что именно он зарождает жизнь во всемирье.
Наконец она опустила руку и коснулась его плеча. И тут же он открыл глаза – голубые, как само небо, сияющие, как небесный огонь. Их взгляды встретились, его сонное лицо оживилось, по нему разлилась мягкая улыбка, выражавшая радость и удивление. Младина опустила руки, подняла их снова – в ее ладонях искрилась вода, взятая из небесного колодца. Она протянула руки к нему, он подставил свои, она перелила в его ладони эту воду, и он окунул в нее лицо, потом снова взглянул на нее – по лицу его текла вода, капли горели в бороде и на светлых бровях, а в промытых голубых глазах сияло солнце. Он смотрел на нее с благодарностью, так же обрадованный этой встречей, как и она сама; вот он протянул к ней руки, желая обнять, Младина потянулась к нему навстречу… Но сколько она ни тянулась, достать не могла, он был вроде бы близко, но все равно далеко. И вдруг показалось, что их разделяет огромное пространство, они стоят на противоположных концах мирозданья, между ними – весь мир… и вокруг нее – тьма… Но не успела Младина испугаться тому, что так от него оторвана, как проснулась.
Это было как падение с огромной высоты. Тело ее не пострадало – Младина вообще пока не чувствовала никакого тела – но душа ушиблась так больно, что хотелось плакать. Она пережила во сне такое счастье, о каком и не подозревала, но проснулась и убедилась, что это только сон! Но нет. Сейчас кресины – свадьба Лели. Так не сама ли юная богиня весны ходила рано поутру будить своего божественного жениха. Перуна…
Младина села на полатях – пришедшая мысль чуть не разорвала ее. Это был Перун! А она шла к нему, потому что любила его больше всего на свете… как может любить богиня, мать всего сущего. Эта любовь наполняет всемирье жизнью, потому она – солнце, озаряющее небосвод. И сейчас внутри нее было горячо от этой любви, и казалось, что нет на свете дела важнее, как идти ей навстречу. Вот прямо сейчас встать, опоясаться да идти. Угадать бы еще куда…
Теперь Младина знала, к кому ее тянет, о ком ее неясные мечты, кто наполняет ее неутолимым томлением. Тот, кто является мужем самой земли и отцом всего сущего, тот, кто служит источником мужского начала во вселенной. Каждая женщина неосознанно тянется к нему и находит его земное отражение в своем собственном муже, но Младину влекло к самому божеству. «Ты – мои глаза, способные видеть… его, – вспомнился голос, звучащий из живой серебряной тьмы. – Ты – моя любовь к нему, способная жить в земном мире, ведь сама я не могу к нему приблизиться. Когда я молода и красива, когда силы мои велики – он спит, и даже мои слезы не в силах разбудить его. А когда он просыпается и входит в силу – я старею, дряхлею, дурнею и сама скрываюсь во мраке, чтобы не внушать ему отвращения моим старческим безобразием. Мне не дано поймать его веселый взор, в котором блестит огонь жизни и мощь его страсти, не дано прикоснуться к нему, обнять его, ощутить его любовь! Жить в том мире, где есть он, я могу только через тебя. Ты и есть моя любовь к нему, живущая в его светлом летнем мире…»