Соколиные перья и зеркало Кощеевны
Шрифт:
Ева хотела что-то сказать, но обнаружила, что не может вздохнуть. Грудь сдавило обручем, горло сжалось, из глаз брызнули слезы, в ушах появился звон.
— Конечно, и оттуда, и оттуда можно выбраться, — словно сквозь вату прозвучал голос Левы. — Но это дополнительная трата времени, которого у Филиппа не так уж много.
— Да ты и сама понимаешь, что, оказавшись во власти Карины, вряд ли сможешь своему соколу помочь, — добавила Маша, с помощью массажа помогая Еве ослабить мышечный тонус и выровнять дыхание.
— А как же Ксюша? — кое-как продышавшись, спросила Ева.
— Ее предки веками бороли Навь, —
— Не переживай! Ксюша нас обязательно нагонит! — протягивая Еве фляжку с ягодным взваром, пообещала Маша. — Если не возле Одолень-ключа, то в логове своей прабабки.
Конечно, уверения спутников Еву немного приободрили, а ягодный напиток помог протолкнуть внутрь комок, который рассыпался мелкими льдинками, оставляя в горле ощущение охлажденного фруктового смузи. Однако тревога за Ксюшу и переживания о судьбе Филиппа гнали сон куда-то прочь. Понимая, что с вечера не заснет, Ева упросила Машу уступить ей первую вахту. И даже когда ее в полночь сменил Лева, долго ворочалась, пытаясь найти в спальном мешке удобную позу и чувствуя в рассчитанной изначально на двоих палатке ощутимую пустоту без соседства привычного мягкого, хотя в человеческом обличии не мохнатого, бока.
Когда же ее все-таки сморил сон, она сначала увидела ракитовый куст, под которым, уютно свернувшись в калачик и прикрыв нос пушистым хвостом, чутким звериным сном спала молодая волчица. Ее острые уши чуть подрагивали, улавливая любой шорох, на холке болтались волокна синего канекалона, вплетенные в мех знаменитые дреды.
В следующий миг лес сменился знакомым подземельем, вернее, мрачноватыми покоями с тяжелыми сводами и колоннами, украшенными переплетающимися ветвями терновника. Впрочем, на массивном дубовом столе, накрытом явно не для одного человека, место терна и дички занимали наливные, созревшие на ветке, а не в витрине супермаркета, персики, виноград, абрикосы и сливы. По центру красовалось огромное блюдо жаркого с овощами, с которым соседствовали изысканные салаты, копчености, сыры, морепродукты, соки и морсы в запотевших пузатых графинах, откупоренные бутылки с дорогим вином.
Облаченный все в ту же майку с дохлым соколом и черные джинсы Филипп, глотая голодную слюну и стараясь даже не вдыхать источаемые изысканными яствами ароматы, сидел над пустой тарелкой. На руках и лице виднелись подживающие следы от побоев, кожа на запястьях запеклась кровавой коркой, стертая кандалами. Напряженная спина, на которой вряд ли полностью зажили рубцы от плетей, не касалась спинки стула.
У Евы сжалось сердце. Скорей бы уже добраться, скорей бы его оттуда вытащить! Почему приходится идти пешком, наматывая километры по этому бесконечному лесу, отчего она так быстро выбивается из сил? Если бы она могла разделить боль Филиппа! Однако уже в следующий миг щемящий водоворот нежности и сострадания смыла горячая лава жгучей ненависти.
На другом конце стола сидела Карина. Словно желая досадить Филиппу, дочь олигарха демонстративно наслаждалась трапезой. Умело и непринужденно орудуя бесконечной чередой ножей и вилок, она неторопливо переходила от одной закуски к другой, не забывая оставить место для жюльенов и горячего.
— Ну и что ты застыл как истукан? — смачно надкусывая хрустящую корочку фаршированной куропатки,
Филипп, словно деревянный, повиновался, хотя бутылку держал явно с трудом. Потом все-таки решился и, выпив залпом стакан виноградного сока, принялся сразу за жаркое, изо всех сил себя одергивая, чтобы не есть слишком жадно и торопливо.
— Вот так-то лучше! — констатировала Карина. — Какой резон мне тебя голодом морить? Такими темпами ты не только молота не поднимешь, но даже экрана монитора не различишь.
— Я не стану на вас работать! — спешно проглотив целый кусок мяса, отозвался Филипп.
— Да я уж поняла, — вздохнула Карина, вяло ковыряясь ложкой в жюльене и из-под накрашенных ресниц поглядывая на пленника. — Хотя что ты на моего отца так взъелся? Он желал тебе только добра.
— Он хотел меня подставить! — сердито отламывая клешню краба, отозвался Филипп. — Участвовать в незаконном взломе!
— А с моего рабочего компьютера данные ты, хочешь сказать, похитил законно, — фыркнула Карина, пригубив вино и макая в мед Камамбер. — А уж если говорить о привороте, — продолжила она, прислушиваясь к каким-то невнятным шепоткам, доносившимся из коридора, — то это, скорее, хозяйка пера тебя околдовала. Кто она тебе, что ты даже в бреду о ней вспоминаешь?
— Она моя невеста! — откладывая в сторону вилку, веско проговорил Филипп.
— Серьезно? — рассмеялась ему в лицо Карина. — А сколько времени вы с ней знакомы? Неделю, две, три? Ты уж меня извини, но взрослые люди таких поспешных решений не принимают. Да и почему ты так в ней уверен? Думаешь, если ты здесь навсегда застрянешь, она вечно станет скорбеть и оплакивать тебя? Нет, я не спорю, погрустит пару месяцев для порядка, как печалятся по любимой собачке или коту. А потом заживет прежней жизнью. Разве что раз в пару лет навестит могилку. А там, глядишь, и встретит кого.
— Зачем вы мне все это говорите? — совсем сбитый с толку Филипп все-таки откинулся на спинку и зашипел, ругаясь сквозь зубы от еле сдерживаемой боли.
— Затем, что пора становиться взрослей! — со звоном поставив на стол бокал, жестко проговорила Карина. — Ты же даже не знаешь, для чего мне нужна игла и наковальня. А ведь я, между прочим, хочу всего лишь освободить мать!
Филипп недовольно мотнул головой, отбрасывая со лба налипшие волосы, и в досаде налил себе еще сока, на этот раз апельсинового. Видимо, достаточно острая пища лишь усилила его жажду. Он хотел что-то ответить, но в этот момент из коридора донесся женский крик. Ева не удивилась, узнав собственный голос.
— Что это? — заерзал на стуле Филипп.
То ли магия, то ли ножные кандалы мешали ему подняться.
— Не знаю, — невозмутимо отозвалась Карина, лениво отщипывая от грозди золотистый, размером с черносливину, виноград. — Возможно, кикиморы что-то опять натворили. Скипер с ними разбирается. Он же, как ты сам успел заметить, любит исполнять наказания. Даже в соответствующие органы устроиться порывался.
При упоминании имени своего мучителя Филипп скривился, однако в это время крик повторился, заставив пленника замереть, глядя в упор на Карину.