Соколиный остров
Шрифт:
Володька хмыкнул, погладил теплую Сережкину спину. Сказал вроде бы весело:
– Машка, а ведь я завтра с Сабуровым еду. Ты собери чего-нибудь.
2
К Паленому Яру выходили на моторе. Сабуров грузно сидел на корме и, держа на пределе ручку газа, с явным удовольствием бросал «Казанку» в продолину наката волны. Лодка вихлясто заваливалась, а Сабуров насмешливо шлепал по спине своего попутчика, испуганно вжавшегося между бортами.
– Чего, Гаврилыч, не наделал еще? Сейчас
И снова с веселой злостью налегал на ручку. «Нептун-23», давясь натугой, выбрасывал белый бурун, А Гаврилыч вновь поспешно оседал, цепляясь за лавку.
– Техника военная, ого-го-го!.. – орал Сабуров.
Володька невольно усмехнулся. «Ребенок здоровый».
В своей цигейковой офицерской шапке с болтающимися «ушами» ухмыляющийся и обветренный Сабуров походил на шпанистого пацана.
– Володька!.. – и дальше что-то неразборчивое выкрикивал он сквозь рев мотора и, видя, что его не слышат, махал рукой. – Живе-ем!
Река была в весеннем неуемном разливе. У высоких берегов бурлили мутные водовороты, в которые время от времени плюхался подмытый глинник. Болотистая низина была на километры залита талой водой, и лишь редкие верхушки кустов, еще покрытые пушистыми вербными шариками, выдавали присутствие береговой кромки. На волновой ряби лежал и дробился солнечный свет.
Ветер, пахнущий березовыми почками и мокрой корой, бил в лицо Володьке. Он чувствовал как что-то настоящее, хорошее поднимается и теснится в груди. Здесь он не был с тех пор… Вон тот дальний перелесок, что сейчас стоит, отражаясь в воде. Там лежал тогда лось, бился в последней тоскливой муке. А вот и он – Паленый Яр…
– Приехали! – Сабуров поддернул дымящийся мотор и поставил его на стопор.
Гаврилыч засуетился, перетаскивая мешки на сухую луговину. Володька сунулся было ему помогать, но Сабуров одернул:
– Не спеши. У нас тоже работенка будет, а Гаврилыч свое дело знает.
Гаврилыч взглянул на Володьку красными, слезящимися глазами и пошел к лодке. Был он худощав, в летах и как-то робок. Здороваясь поутру с Володькой, он не сразу решился пожать ему руку, а после рукопожатия кивнул, словно благодаря. В глазах его было довольство своей маленькой победой. Володьке стало тогда почему-то неловко. У Гаврилыча были странные уши – острые и большие, как у монстров из фильмов-кошмаров. Володька не знал, как себя вести с ним. Заговорил о предстоящей поездке, но разговор свелся лишь к односложным вопросам и ответам. Гаврилыч словно боялся его, Володьку, и, кажется, был рад, когда его оставили в покое.
Сейчас он, бодрясь, с торопливой умелостью вытаскивал рюкзаки из лодки, но было видно, что ему тяжело.
Поставив у затопленных кустов несколько сетей, Сабуров и Володька подгребли на веслах к стоянке. На луговине пылал костер. Гаврилыч хлопотал у маленького раскладного стола: резал хлеб, ветчину, открывал тушенку, что-то мешал в дымящемся котелке. На столе стояла бутылка коньяка. В стороне поблескивали еще несколько бутылок с незнакомыми Володьке этикетками.
Сабуров толкнул Володьку в бок:
– Я тебе говорил, что Гаврилыч дело знает, а?
Володька помолчал. Вернувшись к лодке, он подтянул ее и прихватил цепью за куст.
– Вода прибывает, – коротко объяснил он.
Володьку сковывала неясность, двусмысленность своей роли здесь. Ведь он, Сабуров, тот самый начальничек, властный и циничный, но сейчас почему-то более понятный, жадно вдыхающий в себя, как и он, Володька, влажную прель весеннего ветра, словно ребенок, забавляющийся с лодочным мотором там, на подходе к Паленому Яру. Если бы только так, по-хорошему, но у Володьки почему-то вертелось в голове – барская охота. Дорог был Шустову путь сюда по разлившейся реке, знакомы места, где он бродил когда-то, отпиваясь с усталости березовым соком, скрадывал глухарей, спал у смолевого, жарко тлеющего пенька, принимая хозяином туманные рассветы. А сейчас зачем он здесь?
– Владимир, коньяк портится! – крикнул от стола Сабуров, заваливаясь на еловый лапник, приготовленный Гаврилычем. – Давай сюда!
С коньяка Сабуров заполыхал лицом, разомлел. Хрустя свежим огурцом, он подмигивал веком и толкал Володьку в бок.
– Шуст, не куксись! Не порти свидания с этим! – Сабуров широко повел рукой. – Эх, Володька, дом здесь поставим, лодки, причалы, сауну, курочек и поросей расплодим!
Он немного картавил, и «курочки» звучали у него мечтательно нежно, словно Сабуров уже сейчас хрустел куриным крылышком.
Володька напряженно хохотнул в воротник. А Сабуров, погрозив ему толстым пальцем, продолжал:
– Ты у меня в чине будешь – лесничим или там управляющим, это решим. С иностранцами дружбу заведем. Так что, брат, вспомнить придется, чему в школе учили: гуд бай, хау ду ю ду и прочее языколомательство. Переводчицу к тебе приставлю с длинными ногами. Или ты толстых любишь, чтобы попка в ямочках? Ладно, не стесняйся, шучу. Гаврилыча к хозяйству определим. Как ты, Гаврилыч?
Старик поспешно отдернул руку от куска ветчины и закивал.
– Знает порядок! – подмигнул Сабуров и, придвинувшись к Володьке, зашептал спиртово-жарко в его ухо: – Я ведь его на помойке подобрал, когда он в какой-то дряни копался. От похмелья до похмелья жил старик, на пустых бутылках и воровстве. Мелкий мужичишко, ломанный по зонам, но предан мне, как собака. Благода-а-рен…
И вслух забасил покровительственно:
– Не суетись, Гаврилыч! Давай-ка по маленькой!
Он развеселился. Вскоре на луговине стало бестолково шумно. Володька вдруг понял, что Сабуров совершенно простой и милый человек, как же он раньше этого не видел? Жизнь стала понятной и легкой до смешного. Все образуется. Барская охота? Чушь! Хозяин должен быть везде, а как же?
Сабуров, посадив Володьку рядом с собой, горячо втолковывал ему план обустройства своих угодий, время от времени сгребая со стола наполненные стаканы.
Гаврилыч чего-то рассказывал, захлебываясь скороговоркой:
– …а он мне и говорит: «Не твоего ума это, Алексей Гаврилыч!». Не твоего ума?! Да я, если хотите знать, не таких обламывал! Я…».
В жаркой этой бестолковости было уютно всем. Хороший коньяк грел изнутри, давая иллюзию легкости, собственной значимости, силы.
Гаврилыч, слегка пошатываясь, отошел в кусты и там, испуганно вскрикнув, заплескался в воде.