Соколиный остров
Шрифт:
Так до сих пор и звенит у меня в ушах от той пощечины, вспоминается, – закончил рассказчик.
– Слушай… – его приятель, словно осененный какой-то мыслью, хохотнул. – Да у тебя ведь жена деревенская!
– Деревенская-деревенская… Спать надо! – перебил его товарищ. И деланно усердно засопел в поднятый цигейковый воротник.
Я подбросил в костер несколько сосновых отколышей и тоже улегся, думая над услышанным. Но сон навалился мягко и незаметно.
Встаем с Генкой рано. Отец и пришлые рыбачки еще спят. Не будим их и, ежась от студеного утренника, идем к озеру.
В тихой
С сырых инистых клюквенников крадется низинами туман. Он лениво выползает на озеро, стелется, вьется клубами и вдруг вспыхивает танцующими розовыми протуберанцами-всполохами. Одновременно на старой ольхе, потерявшей свою вершину, загорается радужно крепкая паутина крестовика. На ней дрожат капли росы.
Налетел первый ветерок и сразу все испортил: наклонил, смешал бестолково стройные камышинки, сморщил водное зеркало и разбудил мохнатого паука-крестовика, задев его роскошную паутину цвета радуги. И в ответ на проказы шаловливого утреннего ветерка отозвался глухо старый бор. Так начался день.
Мы стоим с Генкой у плота, на котором лежат наши простые сосновые удилища, слушаем утро и смотрим на озеро. Оно так же безжизненно, как и вчера: нет ни всплесков, ни кругов жирующей мелочи. Но что это?.. Послышалось? Нет, где-то хлестко и сильно ударила крупная рыба. Вот еще раз… И снова тишина. Потом в прибрежном камыше послышалась какая-то возня, прыснула поверху мелкая рыбешка и снова – тяжелый удар, а затем над молодыми лопухами кувшинки взвилась полукольцом небольшая щука, показав на мгновение алые жабры, и рухнула в воду.
– Видел? – толкаю Генку в плечо.
– Не слепой, – отвечает Генка и кидается к плоту.
– Подожди меня! – кричу вслед и возвращаюсь к нашей стоянке. Собираю одноручный спиннинг и лихорадочно ворошу блесны в пластмассовой коробке. Потом хватаю всю коробку и бегу к воде, спотыкаюсь о жилистые корневища, лежащие поверх тропинки. Мы отталкиваемся от берега осклизлым шестом и плывем вдоль полосы кувшинок. Примерившись, посылаю белую колеблющуюся блесенку-самоделку в сторону синеющей ямы. Блесна падает с коротким сочным «бульком» и после паузы возвращается с ямы вдоль лопушника, повинуясь коротким подергиваниям удилища и подмотке катушки. Впустую. Еще заброс…
«Исхлестав» этот участок, плывем дальше. Цепляю вместо белой обманки испытанную юркую «Сенеж» с ободранным заводским покрытием, под которым золотится отшлифованная латунь. После нескольких забросов вдоль той же полосы кувшинок блесну останавливает мягкий толчок, и тут же леска идет в сторону. Генка стоит с подсачеком наготове и всматривается в глубину. Успеваю взглянуть на него и попутно удивиться в который уже раз, как это ловко у него получается шевелить усами. Но тут следует рывок, от
Сошла?! Выбираю слабину. Нет… Вот у плота загуляла, зарыскала сильная рыбина, блестя на утреннем солнце крепкой золотистой чешуей. Поднимаю ее на поверхность, и Генка рывком запеленывает щуку в широкий самодельный подсачек.
– Ну чего, Геша?! Первая, что ли?! Трам-та-ра-рам!.. – кричу чего-то Генке. Он сдержанно хмурится, но тут же расплывается в усатой своей хорошей улыбке и, наклонясь, трогает щуку. Потом отбирает у меня спиннинг и коротко поясняет:
– Поиграл и хватит. Моя очередь.
Великодушно отдаю ему снасть. Спиннинг мой, но я понимаю приятеля.
Генка долго прицеливается и, наконец, удачно ловит лежащий на плоту прорезиненный плащ…
– Положили тут, – ворчит Генка. И размахивается вновь. Блесна просвистела у моего уха и вдруг полетела на берег, где прочно засела в развилке высокой березы. Сдерживая смех, я направляю тяжелый плот к берегу, где Генка долго и виновато снимает блесну со злополучной березы.
И вновь мы плывем вдоль берегового мелководья. Генка дуется. Потом протягивает мне спиннинг:
– На, лови. Надо будет на берегу потренироваться.
– Давай-давай, тренируйся здесь. Получится.
Наспех показываю ему, как забрасывать снасть, как подтормаживать катушку, и Генка снова делает заброс. На всякий случай сажусь на плоту и накрываю голову курткой. Раз! Свистнула леска. Бросил… Выглядываю из-под куртки и вижу падающую метрах в пятнадцати блесну. «Близко и в самые камыши», – машинально отмечаю про себя, но тут происходит нечто удивительное: в предполагаемом месте падения блесны вдруг вскипает бурун, из воды показывается жадная «крокодилья» пасть, влет ловит обманку и захлопывается вместе с ней. Генка судорожно дергает спиннингом и крутит катушку. Точнее, пытается крутить, но леска не подается ни на сантиметр, а лишь режет воду в разных направлениях.
Хочу отобрать у Генки спиннинг, мол, новичок, упустит, но он отталкивает меня и кричит неожиданно высоким голосом: «Сам-сам!..».
Щука старательно исполняла свои коронные «свечки». Она выпрыгивала из воды, «плясала» на бешено полощущем хвосте, трясла своей страшной головой, хлопала пастью, как голодная овчарка, но Генка, закостенев, держался стойко и даже делал попытки подматывать леску. Наконец ему удалось стронуть щуку с места, и это чудище, зацепленное жалкой блесенкой-безделушкой, начинает приближаться к нам, поднимая тучи песка на камышовой отмели. И вот толстенная спина метровой щуки чернеет под плотом. Я подвожу подсачек к утомленной рыбине, но тут Генка прямо в одежде бросается на щуку и схватывается с ней врукопашную. Во все стороны летят брызги, обломки камыша и крепкие выражения. На этой смехотворной мели происходило настоящее побоище.