Соколиный остров
Шрифт:
Из «Волги» послышались звуки поцелуев и женский смех.
Я не стал дожидаться особого приглашения и полез прямо с буром и мешком в салон. Грешен, боялся: уедут веселые люди, пока у багажника суетиться буду. Машина тоже весело и лихо взяла с места, крутанулась неустойчиво на пролысине льда и понеслась в ночь.
По обеим сторонам дороги тянулись высокие снеговые брустверы, отброшенные с дороги грейдером после снегопада. Они, эти брустверы, проносились мимо так стремительно, что я скосил глаза на спидометр. Стрелка колебалась на делении «120». Это по скользкой-то дороге…
– Не быстро? – спрашиваю неуверенно.
– В самый раз! – заливаются на переднем сиденье, ещё и успевая поцеловаться.
Бах! – влетаем в один бруствер. Бах-бах! –
Мне почему-то вспомнилось, что до города всего сто десять километров… К тому же я так люблю ходить пешком… «Крещение, вот ты какое крещение…», – бормочу про себя, глупо ухмыляясь. А попутчики предлагают:
– Попить не хочешь?
– Валерьянки?
– Ха-ха-ха! На, держи!..
Пью чего-то и не чувствую вкуса. А потом как-то незаметно замечаю, что нет на свете лучше людей, чем эти милые люди на переднем сиденье. Успеваю поцеловаться с ними и спинкой кресла. Бах! Смеемся вместе…
И летел по сторонам пушистый снег, словно лунные брызги из-под глиссирующего по облакам одинокого борова-ведьмака. И было Крещение воды, зимы, души… Водосвятье.
В гостях у Хозяина
1
В разные времена года мы приходили к Озеру, и редко оно отпускало нас с пустыми руками. Да и случалось ли вообще такое? Россыпью клюквы на моховищах, полуведром красноперых окуней, а в удачу – и щукой, но был гостинец от Озера. Ленясь, обирали чернику под знойно дышащими буграми в сырой год. Обычным летом черничники, полные ягодой, лежали широко и щедро во всех моховых низинах. Гонобобель, сизый и прохладный, сыпался в горсть и сразу – в рот. Сейчас не часто так назовут голубику. Собирать ее проще, чем чернику, если голубики много, но так бывает тоже не часто. Словно скрывается гонобобель в потаенных борах и открывается светло и помногу лишь случайно или только настойчивому ягоднику.
На буграх в тени папоротника запотевают росой крепкие грибы-боровики. Но нередко они растут открыто посреди сухих лишайников. Коричневые, хрусткие под ножом их шляпки оживляют седой сфагнум, особенно, если рядом виснут на стебельках ягоды ландыша – ярко-оранжевые точки под стрелками-листьями папоротника.
В мелках сосняках стоят лоси. Усталые от жары и слепней, к полудню они уходят в болота и ждут ночной свежести. Вечерами над парной водой озера гудит и мелко сеется мошкара, горят долгие ленивые закаты середины лета, пахнет багульником, а на луговинах – теплой земляникой.
В это время мы ловим жерлицами крупного окуня. За два дня можно поймать тоже всего лишь десятка два горбачей, но вес их будет достаточен, чтобы, уходя, не считать себя обделенным удачей. Случается, что на живца-окунька возьмет окунь больше двух килограммов. Килограммовые же окуни не редкость. Это светлые горбатые рыбины, живущие, видимо, на песчаных плесах. Но чаще живцов давят трехсотграммовые жадные окуньки. Они выходят прямо из-под берега, пронизанного корневищами, и торопливо хватают живцов ближних жерлиц-рогулек, выставленных по кромке кувшинок. Схватив живца, окунь стремится вернуться под берег. Вздрагивает шест жерлицы, гнется, пружинит тонкой сосновой вершинкой. Леска срывается с расщепа и, сухо шелестя, сбрасывается с рогульки. Они, эти небольшие жадные хищники, редко разматывают леску до конца и чаще сходят с крючка, обшаркав живца, словно мелкой теркой. Но случается, и выпутать из кувшинок упирающегося окуня, из пасти которого торчит хвост немногим меньше хвоста напавшего охотника.
Пойманную рыбу мы храним подо мхом. В тенистой низине поднимаем пласт сфагнума и укладываем окуней, слегка подсолив жабры. Если и в самую жару подсунуть руки под мох, то они стынут там, как в осенней клюквенной кочке. Окунь крепок на порчу и, если его выпотрошить, то пролежит так и неделю, впрочем, потеряв сочность мяса и жирок.
Когда перевалит за вторую половину лета, на жерлицы и спиннинг начинает брать щука. Не всегда и не каждому попадется она, золотистая и крутая в загривке по озерному. Если ставить себе целью непременно поймать щуку и именно спиннингом, то несравнимо проще сделать это где-нибудь на малой ближней речке или на Волге, где иногда до скучного жадно хватает щука. Озеро же, оберегаемое своим Хозяином, строго к каждому новому человеку, особенно к торопливому на грубое слово и злое дело. То, что у Озера есть Хозяин, я знаю. Нередко в лунную полночь, когда березы светятся в темноте, как нагие ведьмы на шабаше, выйдя из натопленной землянки, я лежу на траве, тронутой сухим инеем, смотрю на звезды и чувствую Его взгляд. Но для того, чтобы узнать присутствие Хозяина, надо обязательно быть одному. Он не любит суеты и пустых разговоров.
В тихие последние дни «бабьего лета» окунь выходит от берегов на озерные плесы и жирует перед зимой. Мы ловим его поплавочной удочкой с мормышкой, на крючок которой насаживается окуневый же глаз. Бывает, мы насаливаем бочонок этого осеннего жирного окуня. Попадается на блесну и осенняя щука.
Ночи в это время ослепительны от громадной молчаливой Луны и множества звезд, лежащих в тихой воде Озера. Иногда звезды падают, чертя быстрый след, всегда неожиданно, так что не успеваешь загадать желание. По утрам с болот ползут седые туманы, пахнущие ледяной водой, настоянной на клюкве. В это время можно услышать рев лосей, если только уйти подальше от озера по просекам и старым лежневкам. На ближних болотах много людей собирающих клюкву и перекликающихся между собой, часто напрасно, без необходимости.
В свое время здесь, на этой поляне, где всегда останавливались мы по осени, среди светящихся берез и падающих звезд неделями стояла наша палатка. В свежие утренники она жестенела от морозов и покрывалась инеем. Мы жили на озере, ловили рыбу, собирали клюкву, разгребали из-под первого снега черные грузди, хрустящие в засоле и пахнущие лесом всю зиму. Уезжая, мы оставляли в палатке все снаряжение и спальные мешки. Никто ничего не трогал. А приезжали с отцом к первому льду.
Потом мы построили на этом земляничном бугре землянку. Лесной пожарник Миша, часто ночующий на этом же бугре, сказал, что, наверное, это было сделано напрасно. Кажется, он был прав. Слишком хожено, людно, пьяно-бестолково и воровски стало в этих местах, особенно в осень. И появилось уже множество соавторов строительства этой самой злосчастной землянки. Каждый раз, приходя сюда и встречая людей, я слышал все новые истории о мужиках, строивших жилье. Этих мужиков-строителей становилось все больше, и география их городского местожительства все расширялась.
Но начиналось все правильно, по легендам о таежных охотничьих заимках, где моток бересты, спички, соль, дрова, оставшиеся продукты ждали пришлого путника, жженного ветрами и морозами, промокшего под осенним дождем, заблудившегося в лесу. Как выяснилось, легенды наивные, применительно к нашим местам.
Сухие сосновые бревна я пилил в моховой низине, подальше от будущего жилья. Потом подтаскивал их к бугру. Готовую раму со стеклом привез из города. А печку-буржуйку сварил на заводе отец и по возможности приезжал, помогал мне собирать жилье. Железо на крышу, доски, рубероид и печную трубу дали нам тогдашние арендаторы озера – заводские рабочие, охотники, рыболовы, хозяева. Они чистили озеро и зарыбляли культурными травоядными видами карповых, правда, как оказалось, – зря. Не выжили карпы, толстолобики, белые амуры в озерной торфяной и щелочной воде. А может быть, и другие причины были их неудавшегося поселения. Не принял Хозяин чужую рыбу без спроса?.. Или гигантская Щука-золотое перо выбила пришельцев? Из тех, тридцатикилограммовых щук, о которых, по словам отца, сообщалось в газетах послевоенных лет?.. Арендаторы говорили, что видели на озере щуку, сравнимую на вид со старым сосновым топляком. Она перепрыгивала через сети и дырявила их, в то время еще не китайские паутинки, а из крепкой капроновой нити.