Соколиный остров
Шрифт:
В углах недовольно шевелятся тени и уползают под нары. Кажется, что сейчас они зашипят, зашамкают что-то в беззвучной злобе. От парного тепла просыпается ночная бабочка и тычется сонно в бревенчатые стены, потом бьется на стекле, сухо и настойчиво. С озера порывами приходит ветер, и от его прикосновения вздыхает лес. Под эти негромкие звуки засыпается с усталости мягко и крепко.
Но в один из дней нашей с сыном рыбалки вдруг начинает брать и щука. Озеро часто дает Димке удачу. То ли Хозяин благоволит ему, или просто подошло время? Случается, что за эти же два дня мы ловим на жерлицы с десяток некрупных щук да в довесок килограммов шесть окуней. Димку с удачи не берет и мороз, на редкость злой не ко времени. Бесцеремонно перебившие «Маяк» Чебоксары сообщают нам, что по республике (по Чувашии) двадцать
От весеннего солнца струится марево надо льдом, тает снег, шурша и опадая в темные лужи.
Проходят недели, и мы приезжаем уже с Женькой. К этой весне он подрос, хотя все равно маленький и смешной в зимней неуклюжей одежде, с рюкзаком на спине. Он удивительно терпелив и не ноет, когда трудно. Это первый Женькин выезд на лед. Но в отличие от старшего сына, он не рыболов и быстро теряет интерес к сидению над лункой. Женька скорее нахальноглазый романтик и поэт. Хозяин, сразу его раскусив, не дает ему рыбу, а заодно и мне – его отцу. Я большей частью отвечаю на философские Женькины вопросы и, разбрызгивая лужи на льду, бегаю к жерлицам. Флажки поднимаются и машут на ветру, как сумасшедшие. Я уже потерял счет этим пустым подъемам, и подозреваю, что Хозяин напустил на жерлицы стаю пучеглазой окуневой шантрапы, наглой от талой воды и весенних гормонов.
За всю рыбалку мы не поймали ни одной щуки. Зато нам повезло в этот раз на погоду. В яркие утренние и вечерние зори мы мирно ловили окуней, вели у костра диалектические споры, наблюдали НЛО, вдыхали запах теплых сосен, слушали, как падают капли с крыши и пили березовый сок. Ночью в землянке пешком ходили совершенно небоязливые землеройки. Я будил сына, чтобы показать ему их, маленьких хищников, но Женька спал крепко, как спят честно поработавшие люди.
Отсутствие поклёвок щуки в это время можно объяснить капризным характером озера, но, скорее всего, просто подошёл срок, когда щука готовится к нересту и почти перестает охотиться. На озерах этот срок подходит раньше, чем на Волге.
Задолго до рассвета, по темну, я выхожу из землянки и смотрю на восток. За березняком чуть светлеет небо, тронутое снизу прозрачной розовой акварелью. Выше краски размываются и пропадают в бездонности высокого неба, где еще холодно мерцают звезды. Издалека, едва слышно, раскатывается в сосняке ранняя песня глухаря. Сюда она приходит искаженным эхом-отзвуком. Слишком далеко отсюда находятся тока. И я скорее слышу эту песню памятью. И ушел бы я сейчас туда, где азартно бьются лесные петухи, охваченные страстью продолжения рода своего древнего, но боюсь, не успею обернуться по сырым болотам туда и обратно к пробуждению Женьки. Может испугаться мальчишка, оставшись в лесу один. Я сажусь на бревно у кострища, вспоминаю, как брели когда-то с отцом по пояс в воде моховыми болотами – уходили по просекам к глухариным токам. Черпали воду прямо из-под клюквенной кочки и варили на бугре уху из принесенных с Озера окуней. Пили водку под старой сосной, закусывали жареной щукой, дышали терпкой прелью оттаявшего леса и багульников. Подставляли лица неяркому солнцу. Ночью тихо приходили к току и стерегли рассвет. «Чок-чок, чок-чок-чок-чок!», – костяно и неожиданно раздавалось вдруг где-то рядом и звоном раскатывалось в бору. Снова – «чок-чок-чок…», – все быстрее, а затем победное – «скр-р-ши-и-и!» Под этот заключительный вскрик-скрежет, когда лесной петух глохнет, мы делали три-четыре подскока по кочкам и снова замирали в ожидании. И так – раз за разом. И вот уже виден силуэт матерого глухаря. Он топчется на сосне, тянет к заре «бородатую» шею, наклоняя по куриному голову, и снова взрывается щелчками и «скирканьем». Выстрел обрывает его песню… Но мы не чувствуем своей вины. Каждый поет свою песню. Так уж все устроено. И этот выстрел – для кого-то лишь Финал, Кода симфонии под названием «Жизнь».
2
В эту весну мы идем к Озеру втроем. Со мной сыновья – Дмитрий и Евгений. Идем на лыжах, сменяя каждые пятнадцать минут ведущего. Снег не глубок, но оттепелью вязко придерживает лыжи,
Идем весело. Димка давно не катался на лыжах и поэтому падает. Поднимается с моей помощью, снежный и смеющийся.
Лес вздрагивает от наших голосов, и вслед нам долго стрекочет сорока, приседая на лапах с веселой злостью. Она похожа на озябшую рыночную продавщицу в гамашах. Не хватает только «балканки» в зубах.
Перед выходом на лед отдыхаем, сбросив рюкзаки с ноющих плеч, и пьем чай из термоса. «Здравствуй, Озеро!», – говорит Димка, и я вижу, что это не позерство. Женька ехиден. Он что-то там подтыкивает и подначивает ему. Димка показывает кулак.
Вообще-то я стараюсь не брать с собой в лес сразу двоих сыновей (Ванька еще мал для зимних походов), поскольку иногда устаю от их перебранок и здоровой энергии, от которой иногда трещат полушубки, проваливаются дощатые нары и падают набок котелки с горячей ухой. Но так уж получилось в этот раз. Взмолились сыновья, клятвенно пообещав порядок и дисциплину, как в детском саду. Глядя на них, хитроглазых и рослых (а ставший уже выше меня), я как-то с трудом представлял себе сыновей то чинно разгуливающими, взявшись за ручки, то поедающими молочную кашку, то сидящими на горшке.
Между тем, озеро расстилалось перед нами, снежно-оттепельное, с низкими теплыми облаками. Вскоре мы были на месте.
Сходили к землянке. Она была горбатым сугробом, напоминающим берлогу медведя. Кое-как докапываюсь до двери, приваленной снегом, и с трудом пролезаю в узкую щель. Печка, труба – на месте, а это главное. Значит, будет тепло. Оставляю сыновей раскапывать землянку привезенной с собой лопатой и тороплюсь на лед. Времени у нас на рыбалку – два дня, вместе с этим. Надо все успеть.
– Пап, мы тоже хотим рыбачить, – хмурится Димка. Я понимаю его.
– Димуха, с утра все вместе сядем ловить окунька. A ceйчac надо быстро наживить жерлицы, чтобы снасти работали, пока к ночи готовимся. Надо чтобы и в землянке тепло было. Вот сам и рассуди, где сейчас и кто нужнее?
Димка неохотно соглашается. А я возвращаюсь к озеру, чувствуя, что где-то все же лукавлю, хотя в целом прав. Но мне не нужны свидетели… Недалеко от берега бурю первую лунку и начинаю шаманить. Встаю лицом к юго-западу и бормочу что-то жалостное. Мол, здравствуй, Озеро, не был я здесь давно и вот теперь пришел. Не оставь меня и моих сыновей без улова. Лишнего, мол, Хозяин, не возьмем и не побеспокоим зря. На полном серьезе говорю, аж мураши по спине бегут, до закипи в глазах. А почему именно на юго-запад построился? Как-то на восток больше принято… Тут все просто. День за вторую половину перевалил и в той стороне посветлее было, словно лицом ко мне обернулся кто-то… Глупо все это конечно… Чувствую себя язычником, хотя и крещеный. Но может быть, и не столь важно как зовут непостижимое и безначальное Начало и суть всего?
И надо только быть искренне-светлым в разговоре с ним? И не столь бюрократично Его ведомство, чтобы принимать обращения к себе в строго-непогрешимых канонах и параграфах? Может быть, деления на правильные и неправильные верования были придуманы заинтересованными простыми смертными разных конфессий, для которых служить Абсолюту, кроме душевного порыва, – есть работа во кусок хлеба? Придумано как предлог для выдавливания глаз иноверца, еще один предлог к свершению войн, которые, несмотря на свою грандиозность и тоскливо-чудовищную жестокость Человека к Человеку, имеют в сути простой набор первопричин: сладко жрать, иметь лучших самок, удовлетворять сладострастие амбиций и топтать ногами сонмища блюдолизов. Но я, кажется, отвлекся на банальности?..
Ближе к телу, как говаривал старик Ги де Мопассан с подачи незабвенного Остапа Бендера. И это – почти буквально…
Достаю из-за пазухи «чекушку», нагревшуюся на теле, как яичко из-под курицы. Грешен, взял, но не показывал сыновьям. Не хотелось при них – за приезд… А в землянке вечером лучше вместе чаю попьем, с конфетами.
Первую стопку выплескиваю в лунку. Это отцу и Озеру.
Вот только как бы окунь потом из лунки не выпендрился с кулаками… плавниками, то есть. Вторую стопку – себе. Ну, ладно, за рыбалку!.. А там и словно солнышко в душе выглянуло, хотя вокруг все так же – теплая пасмурь.