Сокровенный смысл жизни. Том 1
Шрифт:
Парфенон, мраморный храм Афины Парфенос на афинском Акрополе. Построен в 448–438 гг. до н. э. архитекторами Иктином и Калликратом под руководством Фидия
Нам нужно вернуться к естественному миру, миру, который в то же время является миром божественным, миром, где люди могут быть причастны к происходящему, миру, где люди могут общаться, миру, где люди могут говорить о простом, но настоящем – о том, что близко сердцу каждого человека. Я сейчас выступаю здесь, импровизирую перед вами. Вы видите, что у меня нет ничего такого, что обычно называют «домашней заготовкой», нет никаких записей. Что это за оратор, если он выходит с листочком в руках и начинает: «Дорогие друзья! Я здесь, чтобы объяснить вам…» – а потом зачитывает свои записи, подготовленные совсем в другое время и, может быть, даже написанные другим человеком? Как можно читать лекцию или проводить конференцию, общаться с людьми, если не видишь этих людей, если зависишь от того, что было написано на бумаге в тиши кабинета или вообще кем-то другим? Так выступающие отворачиваются от публики, отворачиваются от тех людей, которые пришли узнать о чем-то и что-то услышать. И, хотя глаза у оратора открыты, он не видит открытых глаз других людей, которые тоже открыты и которые чего-то ждут или ищут.
Когда мы читаем лекцию, проводим занятие или оказываемся во всех других ситуациях, когда ораторское искусство становится средством затронуть душу людей, мы должны проявить вдохновение, творческий импульс, искусство импровизации, за исключением, конечно же, технических тем. Если я буду говорить о квантовом спине, мне придется зачитать некоторые цифры. Но если это тема гуманитарная – философская, политическая, искусствоведческая или литературная, – то, чтобы завладеть вниманием публики, стоит прибегнуть к искусству импровизации. Оратор должен говорить не о том, что он хочет сказать, а о том, что, как он интуитивно чувствует, нужно людям, потому что в некотором смысле ораторское искусство, как и все важнейшие действия нашей жизни, – это особый вид магии, особый вид священнодействия, объединяющего группу людей, которые в какое-то мгновение достигают единства духа, единства понимания, единства чувств. Мы должны пробудить такое состояние сознания.
Я знаю, что идеалисты, о которых я говорил раньше, существуют. В этом мире много идеалистов, некоторые из них находятся в одних частях света, другие в других. Но большинство из них живет и работает поодиночке. Они похожи на маленькие песчинки, разбросанные по всему миру так далеко друг от друга, что уже теряется ощущение самого песка как единого целого. Когда необходимо принять решение, это молчаливое большинство не имеет веса, не говорит ничего. Когда объявляются литературные, художественные или научные конкурсы, не эти идеалисты представляют на них свои работы, и уж точно не эти идеалисты получают премии.
Если мы вспомним о последних награждениях премиями мира, например Нобелевской (не будем называть имен, чтобы никого не обидеть), мы поймем, какое воздействие оказывают политика, личные интересы или групповые предпочтения на нас, когда мы говорим: «Этот человек был самым главным пацифистом в мире в этом году». Сколько было пацифистов, сколько было людей, отрицавших насилие, а в ответ получавших только удары! Сколько было людей, пожертвовавших собой, чтобы помочь больным, слабым, бедным, старым! Однако они не получили ни Нобелевской, ни Пулитцеровской премии. Поэтому нам нужно понять, что официальные премии и награды имеют весьма невысокую ценность, и нужно иметь мужество признать это.
Наш философский ответ на вопрос о том, как «я», «ты», «он» могут превратиться в «мы», основывается на том, что можно было бы назвать антикультурой, противостоящей материалистической культуре, культуре в современном ее понимании. Он основывается на предложении новой культуры, на новом значении молодости, новом значении риска, на умении правдиво отражать жизнь, на умении видеть деревья такими, какие они есть, на умении слышать, понимать и чувствовать шум бегущей воды. И это украсит нашу жизнь. Нам нужно уметь общаться с людьми, уметь разговаривать с ними без предвзятости, с уверенностью, что в душе каждого мужчины, в душе каждой женщины существует некто, внимающий простым и правдивым словам.
Наше «Я», наша душа подобна птице, томящейся в клетке. Ее можно услышать, ее можно увидеть, но у этой души, у этого внутреннего «Я» нет свободы – она не может взлететь, она зажата в тисках материи и плоти. В противовес этому всеобщему «приговору» нам нужно создать новый вид культуры, которая, по сути, будет являться антикультурой. Нас не волнуют ни имена, ни определения. Нас больше волнует суть любого предмета и явления, благодаря которой мы можем узнавать деревья, животных, звезды, узнавать друг друга.
На этом основана наша акропольская позиция. Я знаю, я уверен, что во многих местах, не зная, что это такое, на «Новый Акрополь» наклеили бы какой-нибудь ярлык. Это элементарно: просто берется какое-нибудь явление, о котором не ясно, что оно такое, – но кто же осмелится сказать: «Я не знаю»? Еще в эпоху Сократа люди боялись сознаться в своем неведении. Если вы зададите мне вопрос о том, чего я не знаю, я вам просто отвечу: «Не знаю». Но очень трудно найти людей, которые признаются в этом. И когда кто-то говорит об «Акрополе», он берет первый попавшийся под руку ярлык и приклеивает его. И говорит: «Акрополь – это то-то». Однако «Акрополь» – это совсем не то и не это. На него нельзя приклеить ярлык, потому что еще не создан такой, который можно было бы приложить к «Акрополю».
Профессор Ливрага читает лекцию «Фивы: ключ к таинствам жизни и смерти».
Москва, сентябрь 1991 г.
«Акрополь» – это просто новая форма действия перед лицом жизни. «Акрополь» обращается к молодежи, но молодежи не только по плоти и крови. «Акрополь» обращается к тому, что греки называли «Золотой Афродитой», – к внутренней Молодости. Мы много раз говорили о том, что человек стареет не тогда, когда съеживаются клетки его эпителия, совсем нет. Человек стареет тогда, когда съеживаются его мечты. Человек стареет тогда, когда съеживаются его надежды. Есть старики 20 лет от роду, и есть молодые, которым за 80. Есть 70-, 80-летние люди, продолжающие творить, пишущие книги, картины, оставляющие свое послание. И есть 20-летние, но лишенные воли, жалобно вопрошающие: «Для чего я родился? Что мне делать? Я не знаю… Работать мне не нравится, учиться – тоже. Жениться – тоже. Нет, жениться – ни в коем случае». Эти люди, каков бы ни был их возраст, более чем стары. Они – мумии. Рамсес рядом с ними покажется юношей. Значит, то, что мы ищем, – это внутренняя молодость. Внутренняя молодость, которая преклоняется перед Истиной и перед силой в подлинном значении этого слова.
Порой, когда мы говорим о силе, нас упрекают: «Ах, вы жестоки!» Но мы не имеем в виду силу кулака, мы говорим о внутренней силе, которая заставляет зерно прорастать, а волны – набегать на берег, о силе, которая уводит Солнце за горизонт и заставляет двигаться звезды. Мы говорим об этой силе. Мы говорим о новой философии, помогающей раскрыть в нас эту силу, которая делает нас оптимистами, способными воплотить то, что мы хотим, способными оживить наши замыслы. Я не раз говорил вам: самые худшие кладбища – это не кладбища людей в наших городах. Худшие кладбища – это кладбища мечты в наших сердцах. Это все наши неудавшиеся дела, то, чего мы не смогли совершить, то, чего мы не смогли достичь: человек, с которым мы так и не встретились; мечта, которую мы не смогли воплотить на Земле; книга, которую не смогли написать; стихотворение, которое от нас скрылось; картина, которую мы не создали. Все это – внутренние поражения, внутренние кладбища, те кресты, которые мы носим в себе.
Нам нужна новая жизненная сила, которая позволит нам быть оптимистами перед лицом жизни и не просто начинать что-то, а начинать и завершать это так, как мы хотим. Нам нужна философия риска и мужества, способная противостоять материализму, который день за днем пытается опутать и раздавить нас. День за днем материализм наступает на нас, и мы мечемся в поисках еды, одежды, дома, света и в течение всего дня заняты тем, чтобы ублажить свое тело, полностью забывая о душе, о своем внутреннем существе, забывая о других человеческих существах.