Сокровища Аттилы
Шрифт:
— Но есть полководец Флавий Аэций! — напоминает Марк.
— Последний великий римлянин! — кричит Ульпий.
При упоминании прославленного патриция лица ветеранов светлеют, и они некоторое время уважительно молчат. Вдруг Гай Север хлопает себя по волосатым ушам, досадуя на забывчивость, говорит, таинственно понизив голос:
— Радуйтесь! Есть возможность разбогатеть! Я узнал тайну василиска. Всего за пять денариев!
Пять денариев — цена поросенка в нундины. Гай не такой человек, чтобы легко распроститься с деньгами. Недавно по городу распространился слух, что снадобьем,
— Так говори! — не выдерживает Марк.
— Надо взять яйцо от двенадцатилетнего петуха, — сообщает Север, — посадить на него жабу…
— Ха, зачем? — удивляется Ульпий.
— Жаба должна высидеть цыпленка! Не перебивай, Ульпий! Цыпленка в горшке закапывают в землю. Держат двадцать дней. За это время у него отрастает змеиный хвост. Это и есть василиск!
Гай обводит друзей выпученными глазами, проверяя впечатление. Все трое достаточно богаты, но не прочь прибавить к своему достатку еще толику.
— Снадобье! Говори, да! — напоминает Ульпий.
— Дальше просто! Горшок вынимают. Разводят под ним огонь. Пепел василиска смешивают с кровью рыжего человека и уксусом. Вот и снадобье! Берут медную пластинку, обмазывают смесью, кладут в огонь. Получается золото!
— У Материона есть петух, ему ровно двенадцать лет! — говорит Диор. — А сармат Алатей рыжий!
Ветераны переглядываются. Гай Север с несвойственной ему прытью вылетает из атрия, словно у него выросли крылья. Ульпий тоже вскакивает, его уши наливаются кровью, когда он возбужденно кричит:
— Еврипида, бронзовый горшок! Ко мне, да!
— И захвати медную крышку! — добавляет Марк.
Они возбужденно топчутся в атрии. Появляется Еврипида с горшком.
— Где жабы? — орет Ульпий, хватая горшок.
— Во дворе их много, — отвечает жена Марка. — Зачем они вам?
В дверях появляется, тяжело дыша, Гай Север, в его кулаке зажато яйцо.
— Не раздавить, да! — предупреждает Ульпий, подставляя горшок. — Клади быстро! Марк, веди в подвал!
Трое ветеранов, забыв о своем почтенном возрасте, убегают во двор. Оттуда вскоре доносится голос бывшего оптиона:
— Марк, заступы, да!
Еврипида удивленно спрашивает у Диора, что случилось. Но тот, не отвечая, встает и идет во двор. Возле дальней колонны в темноте полыхает факел. Его держит Ульпий, освещая дорогу спускающимся в подвал Марку и Северу. Сармат Алатей, ни о чем не подозревая, храпит в своей каморке.
— Подавай жабу, Ульпий! — доносится из подвала голос Марка.
— Где жаба, да? — наклоняется к отверстию оптион.
— Поищи возле бассейна!
Факел Ульпия мечется от бассейна и обратно, потому что ветеран в спешке выронил жаб, и те хладнокровно ушлепали в темноту. Чья–то сильная рука хватает Диора за плечо и тащит за колонну. По хватке нетрудно узнать Юргута.
2
— Так это ты мой отец? — грустно спрашивает Диор у седого длинноволосого гунна.
— Как ты узнал? — испуганно хрипит Безносый.
—
Безносый долго молчит, лишь тяжело дышит в темноте. Из подвала, куда спустился и Ульпий с жабой, слышен скрежет заступа о камни, шумная возня. Наверное, усаживают жабу на яйцо.
— Ты убьешь меня? — вдруг покорно спрашивает Юргут. Голос его непривычно дрожит и слаб, как у ребенка. — Я ведь гунн еще в полной силе.
— Зачем? — спрашивает Диор. — Разве отцов убивают?
— Я хотел для тебя лучшего! — шепотом кричит Безносый. — Хотел вырастить тебя вдали от того, что сам пережил. Ты же видишь, как сладко едят и пьют римляне! А гунн изо дня в день довольствуется ячменной лепешкой и куском вяленого мяса. Римляне спят в теплых домах на пуховых перинах, им нипочем дождь, снег, жара, холод. А гунн вечно в пути, и все невзгоды обрушиваются на него! Знаешь ли ты, что в наших кочевьях умирает каждый второй ребенок? Но даже выжив в детстве, гунн редко в тридцать лет не калека. Мы воины до самой смерти! Потому мы так свирепы. Все народы живут лучше нас и презирают нас — потому мы так жестоки! Сынок, я хотел тебе только лучшего! — Голос Юргута дрожит. Кажется, что он вот–вот расплачется.
Неужели гунны могут плакать? Судя по Диору — никогда. Конечно, у отцов всегда самые лучшие намерения относительно сыновей. Но что может быть нелепее дикаря, получившего римское воспитание? Ах, отец, отец!
— У тебя недобрый взгляд, сынок! — произносит Юргут. — Очень недобрый…
Диор молчит. Теперь его взгляд всегда будет таким.
— Кто моя мать? — спрашивает он.
— Славянка. Звали Ладой. Рабыня декуриона Максима. Она умерла.
— Это ты убил декуриона?
— Да, — хрипит отец. — Но он тебе никто! И Марк тебе не дядя. Но Марк любит тебя, сынок!
Да, любит. Но он же использует способности Диора для своей пользы. Правда, Диор до сих пор делает вид, что ни о чем таком не догадывается. Любовь у людей прекрасно уживается с корыстью.
— Впредь не называй меня сынком! — сурово говорит он отцу.
— Почему? — робко спрашивает тот.
— Если уж моего происхождения не скрыть, — задумчиво говорит Диор, — то пусть моим отцом будет Чегелай. Ты понял? Мне так нужно!
В это время из подвала показывается факел, затем рука и высовывается лысая голова Ульпия. Когда ветераны выбираются во двор, Ульпий, размахивая догорающим факелом, кричит:
— Ха–ха! Привязать жабу к яйцу! Да!
— А она не подохнет? — озабоченно спрашивает Марк.
— Рабам кормить, да!
— Рабам поручать столь тонкое дело нельзя. Пусть кормит Еврипида. И вели ей молчать! — советует Север.
И это избранный богами народ! Доверчивые глупцы! Неужели Диор не найдет способа возвыситься над подобными простачками?
Ветераны, шумно переговариваясь, удаляются в атрий. И тогда Юргут яростно кричит сыну:
— Говоришь, тебе так нужно? А обо мне ты подумал? Пятнадцать лет я влачу жалкое существование раба! Ради тебя! А мог бы стать тысячником! Но не стал. Из–за кого? Ты хочешь отплатить мне, своему отцу, черной неблагодарностью?