Сокровище альбигойцев
Шрифт:
Видение исчезло — словно упал занавес в театре. Живые волки, по-прежнему восседавшие на хвостах у подножия лестницы, вторили зверю, подавшему голос первым, и вскоре до жути тоскливое пение наполнило предрассветный воздух. Волки не пытались забраться по лестнице, они сидели неподвижно, и в их песне звучало подлинное отчаяние.
Возможно, я невольно стал свидетелем страшной драмы, разыгравшейся некогда в жилище моих предков. Задумавшись, я утратил чувство времени, а когда пришел в себя, обнаружил, что на улице совсем рассвело, от волков возле лестницы не осталось и следа, а из сада доносится тревожный
Столяр из Сен-Беата
Мы шли по улицам раскинувшейся у подножия горы деревни Сен-Беат; внезапно я обнаружил, что иду один, а Торнебю куда-то запропастился. Оглядевшись, я увидел своего спутника перед огромным ангаром, заполненным бревнами, рядом виднелась открытая дверь в мастерскую, где трудился столяр; лицо Торнебю выражало поистине неземной восторг. В нем вновь пробудилась страсть к дереву, и я понял, что он хотел бы вернуться к своему прежнему ремеслу, только не решается сказать мне об этом.
— О мой господин, — обратился ко мне Торнебю, — вид свежеструганых досок опьяняет меня, словно добрая кружка крепкого темного пива. Я рожден, чтобы пилить и строгать, и больше не могу жить, не занимаясь обработкой дерева.
И я ответил ему:
— У каждого своя судьба, она уготована нам много тысячелетий назад, соткана поступками наших предков и сплетена из множества цепочек причин и следствий. Ты прикипел к дереву, любишь пилить бревна и строгать доски. Так не теряй же времени и не заставляй судьбу ждать. Спроси у этого бородатого столяра из Сен-Беата, что взирает на тебя, ухмыляясь, не возьмет ли он тебя к себе на работу. Ибо в одиночку он никогда не сумеет распилить многочисленные бревна, сложенные у него под навесом.
Торнебю кивнул и направился в мастерскую к столяру. Между ними состоялась короткая беседа, во время которой я имел возможность наблюдать, как хитрость мерялась силами с простодушием. Завершив разговор, Торнебю подошел ко мне. Одна половина его лица сияла от радости, другая была печальна и мрачна. Торнебю не хотел расставаться со мной и в то же время искренне радовался возможности вернуться к прежнему своему занятию. Но радость быстро вытеснила печаль.
— Столяр из Сен-Беата согласился взять меня в ученики всего за двенадцать су в день!
— В ученики? О Торнебю, да ведь ты давно уже стал столярных дел мастером!
— Он этого не знает.
— А почему ты ему ничего не сказал?
— Хвастаться нехорошо, а особенно нехорошо, когда у тебя есть основания для хвастовства.
— Но почему ты хочешь платить ему двенадцать су? Ведь ты будешь на него работать, а значит, должен не платить, а получать жалованье!
— Я стану платить за еду и жилье.
Зажимая в правом кулаке бороду, к нам подошел столяр. Усмехнувшись, он с напускной вежливостью приветствовал меня. Его добродушный вид вполне мог ввести в заблуждение не только простодушного Торнебю. Но меня ему обмануть не удалось — за добродушной внешностью я разглядел ничтожную душонку и еще раз пожалел, что придется оставить благородного Торнебю в лапах этого лицемера.
Столяр слышал последние слова, сказанные мне Торнебю.
— Должен заметить, мои трапезы всегда состоят из супа, густого супа, налитого в плошку.
— Я люблю суп, — ответил Торнебю; похоже, он не заметил, что количество будущего супа ограничивалось одной плошкой, размеры которой никому не были ведомы.
— Лишней комнаты у меня нет, поэтому вам придется спать в сарае, где сегодня вечером мы попытаемся соорудить для вас лежанку. Сон среди свежепиленых бревен гораздо здоровее, чем сон в душной комнате.
— Среди свежепиленых бревен! Ах, как это прекрасно!
— Должен напомнить: согласно обычаю, ученик встает за час до рассвета и убирает дом и мастерскую.
— Согласен.
— Когда привозят бревна, ученик обязан отрубить лишние сучья и распилить длинные стволы на короткие чурбаки.
— Очень хорошо.
— А зимой ученик обязан ходить в горы к лесорубам и спускать по наледи спиленные стволы.
— Я люблю горы и горные леса.
— Но обледенелые склоны есть не везде, поэтому иногда нужно тащить бревно на себе.
— У меня сильные плечи.
— Под снегом часто бывает лед, на нем можно поскользнуться, упасть, и тогда бревно, которое ты несешь на плечах, может раздавить тебя.
— Я постараюсь не поскользнуться, ибо не хочу, чтобы бревно меня раздавило.
— А вечером после супа, когда зажигают лампы, для ученика всегда имеется кое-какая мелкая работа, и он обязан ее сделать.
— Работа с деревом?
— Разумеется.
— Тогда отлично.
И мужчины пожали друг другу руки.
— И за этот рабский труд ты еще хочешь платить двенадцать су в день?! — возмущенно воскликнул я.
Мы стояли возле моста, куда Торнебю, не в силах быстро со мной распрощаться, решил меня проводить.
— Да я готов отдать все, что у меня есть, за возможность выспаться среди свежеструганых досок!
Прощаясь со мной, Торнебю даже заплакал, но я почувствовал, что душа его уже бродит в сарае среди поленниц, сложенных из свежепиленых бревен. Я быстро пошел прочь, не желая, чтобы бывший мой спутник увидел грусть на моем лице, ибо расставаться с ним мне было тяжело. Я долго шел не оборачиваясь, хотя знал, что он все еще стоит на мосту, на том месте, где мы расстались, и был уверен: если сейчас я поманю его за собой, он скрепя сердце пойдет со мной. Но я не хочу бороться с его страстью к дереву.
Я почти бежал. Вскоре наступила ночь. Никогда еще горы на казались мне такими высокими, а леса такими дикими.
Проклятая часовня
Высоко в горах, над долиной Барусс, затерявшись среди еловых лесов, стоит полуразрушенная часовня. Ни одна тропа не ведет к ее дверям, и у людей практичных сразу возникает вопрос: каким образом строители смогли доставить на гору камень, потребный для ее сооружения?
Собственно, а когда пришли сюда строители и почему они стали возводить храм на одинокой, поросшей лесом горе? Когда вы спрашиваете об этом местных жителей, они начинают рассказ издалека…