Сокровище чародея
Шрифт:
Но ещё острее в памяти Кнэфа стояли последние мгновения жизни неизвестной девушки.
«И теперь я могу умереть из-за глупого спора», – думал Кнэф, глядя в тёмный скос потолка, запятнанный сиянием светильника. Перед мысленным взором Кнэфа снова возникло посиневшее лицо девушки. Глянув на почти исчезнувший с ладони след укуса, он накрыл глаза сгибом локтя.
«Где же Амизи? Скоро она там?.. А что, если я сейчас умру?»
Последнее Кнэф представить не мог. Понимал, что смертен, но не получалось у него вообразить, что станет делать с его бездыханным телом Амизи, как обрадуется его смерти мачеха, опечалится ли хоть на мгновение Бера. Да и, положа руку
Он убрал руку от лица и уставился на тлеющий огонёк ароматической лампы. В его неверном сиянии ему мерещилось движение, пляска фигур. От лампы не тянулся дымок благовоний, но она по-прежнему горела, и Кнэфу подумалось: «Я как она – горю, но без толку… и девушка та тоже: сохраняла в сердце огонь, но так и не сделала то, ради чего он горел».
Люк в полу открылся. Амизи пришла с чашкой и подсвечником на пять свечей. Казалось, в её разгневанных глазах пылал огонь. Кнэф потянулся навстречу. Амизи встала на колени и придерживала чашку с горячим отваром, пока он, морщась и перебарывая тошноту, пил лекарство.
Кнэф откинулся на постель. Рыжие кудри так красиво разметались на простыне, так отливали золотом и огнём, что Амизи не удержалась и осторожно их погладила. Опустила подсвечник рядом с фигуркой свирепого воина, почти залитого воском.
– Расскажешь? – Амизи плавным движением сменила позу, скрестила ноги. Осторожно почесала пальцем под густо подведённым глазом. – Или это опять твоя великая тайна?
Нотки обиды в её голосе Кнэф уловил, но сегодня не испытал даже намёка на угрызения совести за молчание. Он подумал, стоит ли рассказывать все свои приключения, ведь убегая, он чуть не выдал – а может и выдал, ведь его могли увидеть – усиления своего тела, делать которые чародеи права не имели.
Представив, как Амизи будет ругать за столь безответственное поведение, Кнэф решил отвлечь её от лишних вопросов и размышлений:
– Зачем ты заставила Ёфура обидеть Беру?
– Заставила? – Подведённые брови Амизи вспорхнули вверх. – Да он с радостью это сделал, мне даже почти не пришлось просить.
– Не стоило этого делать, мы одна…
– А Бере не стоило идти в стражи! – Амизи приподнялась, но тут же села обратно и добавила с лукавой улыбкой. – И уж точно не стоило вести себя со мной так заносчиво.
– Бера не вела себя заносчиво.
– Вечно вы, мужчины, слепнете, стоит увидеть её обтянутые кожей прелести, – театрально вздохнула Амизи и подняла взгляд к потолку. – Нет, я, конечно, понимаю, она звезда Гатарха, но это не повод смотреть на остальных женщин свысока.
– Она не смотрит…
Амизи накрыла его рот пальцем и покачала головой:
– Смотрит. Она считает себя лучше остальных только потому, что выполняет мужскую работу. Считает, что умение владеть мечом делает её особенной, более привлекательной. А это не так. И мне надоела возня с ней. Уж мы-то знаем, кого в действительности ей стоит благодарить за то, что она страж.
Кнэф убрал её холодные пальцы с губ:
– Но…
– Кнэф, я её за язык не тянула, Бера сама сказала, что все женские ухищрения и прелести ничто в сравнении с острым клинком. Я не заставляла её это повторять и говорить, что со временем я пойму, что она права, а я могу и дальше надеяться на то, что мужчины меня защитят.
Кнэф вздохнул:
– Но ты не упускала возможностей посмеяться над неудачами Беры, ничего удивительного, что она тебя невзлюбила.
– Ей нечего делать в Стражериуме, – резко ответила Амизи. – А острый клинок не помог ей удержать Ёфура или защититься от него. Бера неправа, и кто-то должен показать ей, насколько она заблуждается.
– Ты могла бы этого не делать.
Амизи фыркнула и украдкой погладила его мягкие кудри:
– Не могла себе отказать в этом удовольствии. Ты же знаешь, как Бера меня раздражает.
– Знаю, – протянул Кнэф.
Он знал лучше всех, ведь ему приходилось выслушивать возмущённые причитания Амизи с тех самых пор, как они увидели Беру на площади перед Стражериумом.
Узнав, почему Бера живёт в палатке на площади, Амизи была в праведном ужасе и даже делала ставки на то, что скоро Бера сдастся. В утро, когда Беру зачислили в рекруты, Амизи разбудила Кнэфа и, сверкая глазами, на их родном языке сказала всё, что думает о высохших мозгах глав Стражериума. Позже она делала ставки на то, как скоро Бера вылетит из рекрутов и спустила на это не один золотой. В день, когда Бера стала стражем, Амизи ходила мрачнее тучи, так что даже лев со львицей прятались за мебелью, страшась её взгляда.
Кнэф не понимал столь эмоциональной реакции и уже отчаялся выяснить, в чём тут дело. Иногда он думал, Амизи злиться на то, что Бера отвлекает от неё внимание стражей. Порой ему казалось, дело в каком-нибудь конфликте между ними, о котором он не знал. Временами Кнэф полагал, Бера и Амизи не находят общий язык потому, что они противоположности друг друга: во взгляде на мир и жизнь, в повадках, принципах. Например, Кнэф, живший бок о бок с Амизи с восьми лет, никогда не видел её не накрашенной, с мокрыми волосами, одетую небрежно, спящую, а Беру он видел и не накрашенную, и лохматую, и мокрую от пота после долгих тренировок. Видел её побитую, в грязной одежде, в крови, спящую и беспамятную, пьяную, злую и весёлую и даже неодетую видел задолго до прошедшей ночи: Бера мылась водой из колодца во внутреннем дворе Стражериума, когда Кнэф заходил на практику. «А возможно, – иногда думал он. – Всё дело в обычной неприязни. Так бывает, когда кто-нибудь не нравится, раздражает с первого взгляда. Как меня Ёфур, например, или как я раздражаю мачеху, хотя ничего плохого ей не сделал… кроме того, что существую».
Но что Кнэф знал точно: взывать к здравому смыслу Амизи в этом вопросе бессмысленно, поэтому он закрыл глаза и спросил:
– Я могу не бояться этого яда?
– Ты выпил слишком мало, чтобы умереть, – потрепала его по волосам Амизи. – Мой отвар избавит от неприятных ощущений, которые могли бы мучить тебя ещё неделю.
– Спасибо, – прошептал Кнэф. – Можешь идти, я немного посплю.
Пальцы Амизи застыли в его волосах.
– Спокойных снов, – не слишком дружелюбно пожелала она.
Через несколько мгновений люк закрылся. Кнэф открыл глаза. Спать он не хотел, просто чувствовал, что продолжит допытываться о причинах неприязни к Бере, а такие разговоры обычно кончались ссорами.
– Женщины, – прошептал Кнэф, признавая свою неспособность их понять.
Он повернулся на бок и снова задумался о жаждавшей мести девушке. Как же он хотел поговорить с ней, выспросить всё-всё о её жизненном пути, ощущениях.
Не выдержав напора крутившихся в голове вопросов, Кнэф выбрался из-под одеяла, взял со стеллажа затёртый папирус и, вернувшись в постель, отмотал свиток на начало. Посмотрел на свечи в изголовье, но не стал их зажигать, лишь ближе придвинул к постели масляную лампу. В тусклом свете Кнэфу не приходилось сильно напрягать глаза, ведь «Песнь о том, как Хор покарал убийцу отца и солнце воссияло над Такеметом» он знал почти наизусть.