Сокровище рыцарей Храма
Шрифт:
— А, Шнырь… Наше вам… — Графчик неуловимо быстрым жестом фокусника поймал из воздуха папиросу, и она тут же задымилась в его руках.
Он любил производить впечатление на мазуриков такими выступлениями. Его матерью была цирковая акробатка, а отцом — по косвенным сведениям — какой-то граф, запавший на прелести юной девицы. До четырнадцати лет (пока его не посадили) Федька дневал и ночевал в цирке; там он и нахватался разных штучек, чтобы удивлять ими доверчивых охламонов.
Но Васька Шнырь и сам был еще тот жох. Он умел отводить глаза не хуже Графчика. Таким же небрежным движением, как и Федька, он
— Привет честной компании! Разрешите прикурить?
— Прикуривай… — буркнул мигом помрачневший Графчик и бросил Ваське коробок спичек.
Шнырь пыхнул два раза зажженной папиросой и сказал:
— Благодарствуем.
— Присаживайся, — буркнул Графчик. — Выпьешь? — указал он на бутылку шампанского.
Васька мужественно задавил в себе желание утолить жажду и отрицательно покрутил головой. Еще чего — пить на халяву. Такие вещи солидный вор позволить себе не может. Графчик знал этот неписаный закон и все же устроил провокацию.
«Вот сука…» — думал Шнырь, при этом мило улыбаясь девицам. Не принеси Петря в клювике наколку на дело, он никогда бы не пришел на поклон к Федьке Графчику. У них были разные воровские «специальности», и их пути практически никогда не пересекались. Федька был «ювелирщиком» — воровал золотые изделия. При этом нередко вступая в интимные связи с дамами высшего света — он выдавал себя за дворянина.
Такая роль не требовала от него особых усилий: во-первых, сказывалась порода — Графчик с виду вылитый барин, во-вторых, он был красив, а в-третьих, неплохо знал французский язык, которому его научил цирковой клоун, безответно влюбленный в Федькину мамашу. Клоун, отпрыск обедневшего французского дворянина, оставшегося в России после разгрома войск Наполеона, привил мальцу и аристократические манеры.
— Спасибо, нет, — вежливо ответил Шнырь. — У меня к тебе есть одно дельце.
— Да? — удивился Графчик; но сразу же среагировал, как должно: — Дамы, вы немного погуляйте.
Девушки безропотно поднялись и скрылись в дамской комнате. Васька присел к столу и без лишних деталей рассказал Графчику о странном захоронении на Китаевском кладбище. Шнырь, конечно, мог провернуть раскопки и без привлечения Федьки, но он знал, что у того везде есть глаза и если его вместе с Петрей засекут за этой работой, то тогда у них могут быть большие неприятности, вплоть до правилки — воровского суда.
— И ты веришь этому румыну? — со скепсисом спросил Графчик.
— Не так, чтобы очень… — вынужден был признаться Васька.
— Вот и я об этом.
— Так ты подписываешься в компанию? — спросил Шнырь, исподлобья глядя на Графчика.
— Шнырь, это твое дело. Ты и занимайся им… если, конечно, у тебя есть желание превратиться в гробокопателя. А насчет раскопок у меня нет возражений. Можешь ковыряться в гробах, сколько тебе влезет.
В последней фразе прозвучала едва заметная ирония вперемежку с презрением. Васька понял, что Федька не может себе позволить опуститься так низко, дабы не уподобиться какому-нибудь крестьянину-граку. И очень этому обстоятельству порадовался. Если в захоронении будет что-то стоящее, то Ваське плевать на осуждение ряженого фармазона Графчика. К тому же и делиться с ним не придется, что совсем уж хорошо.
— Спасибо, Графчик… — Васька поднялся. — Не забуду… Бывай.
С этими словами Шнырь и покинул «малину» Остапа Кучера.
После его ухода Графчик какое-то время сидел молча, с пристальным вниманием разглядывая пузырьки углекислого газа, поднимающиеся со дна бокала с шампанским, а затем сильно щелкнул пальцами. Позади него раздвинулись портьеры, и появился ближайший помощник и телохранитель Федьки, коренастый здоровяк по кличке Серега Матрос.
— Все слышал? — спросил его Графчик.
— А как же, — ответил Матрос, запихивая наган за пояс под рубаху — она была навыпуск.
Когда половой сообщил, что Васька Шнырь желает встретиться с Графчиком, Матрос, как обычно, спрятался в нише и взял посетителя на прицел. Уж больно времена пошли лихие. Война подняла со дна всю человеческую муть, и теперь даже в надежной «малине», где мазурики были под защитой воровских законов, иногда случались кровавые разборки.
— И что думаешь? — Графчик нервным движением сломал очередную папиросу и бросил ее в пепельницу.
— Ты разве не знаешь Шныря, — с ленцой ответил Матрос. — Как всегда, мутит. Не верю я в эти сказочки.
— Вот и я… не верю. Может, зря? Надо покумекать. А пока… Вот что, Матрос, подбери из блатной [25] шпаны несколько смышленых архаровцев, и пусть они не спускают глаз со Шныря. Ты и возглавишь эту банду. Чтобы не напортачили. Шнырь хитер… Вдруг и вправду что-то нарисуется. Для нас главное — узнать, где та могилка. А раскопать ее мы и сами сумеем. Найдем что-нибудь — хорошо, не найдем — значит, фарт не наш. Всего-то делов.
25
До переворота 1917 года блатными называли не профессиональных преступников, а тех, кто был близок к ним, помогал ворам; «блатным» мог быть и полицейский, и чиновник-взяточник, и юнец, попирающий нормы общественной морали.
— Понял, — ответил Серега Матрос и хищно ухмыльнулся.
Остап Кучер, который слышал все разговоры в кабинете благодаря хитро устроенной системе, похожей на большой докторский стетоскоп, оторвал ухо от отверстия в стене, закрыл его деревянной пробкой, а затем пустыми ящиками и быстро вышел из кладовки. Воровато осмотревшись по сторонам, он тщательно запер прочную дубовую дверь на сложный внутренний замок, который не могли открыть даже опытные воры-«медвежатники», спецы по сейфам, и поторопился на кухню.
Глава 4
2007 год. Завещание Оскара Трейгера
Пластина с гравированным планом лежала на столе перед Глебом, который смотрел на нее, как «баран на новые ворота». Так он мысленно охарактеризовал свое состояние. Глеб бился над планом уже пять или шесть часов, с раннего утра, но все его потуги оказались напрасными.
Он отсканировал изображение и ввел его в компьютер, но программа, в памяти которой содержались десятки тысяч карт и планов местности, была безжалостна; она отвечала, что аналогов данному файлу нет. Хотя бы знать более-менее точное время, когда создавался этот план, с тоской думал совсем отчаявшийся Глеб. Но кому это может быть известно?