Сокрушители
Шрифт:
И о Дане Дельгадо не думать было невозможно. Я пытался отгонять некстати лезшие в голову мысли, не гадать о неудобствах, унижениях и - не исключалось - пытках, претерпеваемых моей напарницей в лапах Совета... Сборище недоносков!
У черного хода, само собою, маячил караульный. Стоял он под неразличимо выцветшей вывеской, должно быть, гласившей некогда "КАФЕ "ЭРНЕСТО"", хотя разбирать поблекшую надпись было недосуг. Возможно, кафе обладало правом продавать спиртное, и вывеска возвещала: "БАР". Или "КОКТЕЙЛИ". Не исключаю, также, что на деревянном прямоугольнике было выведено "CERVEZA". [15]
15
"Пиво" (eni.).
В
Пригнувшись позади самого большого бака, я снял с плеча и взял наизготовку тридцатидвухкалиберный скорострельный "скорпион". В левой руке очутился пистолет, оснащенный отличным глушителем. Я мог приступать к задуманному в любое мгновение.
При входе я решил употребить "рюгер": проникать в штаб-квартиру Легиона следовало бесшумно. Чего не предвиделось при выходе, ибо покинуть помещение Мак велел с великой помпой и соответствующим грохотом.
Если вообще сумею покинуть, разумеется...
Я взглянул на часы. Оставалось четыре минуты.
Три.
Две.
Одна...
Хотя от Вилларда меня скрывал угол дома, "скорпион" заработал подобно отбойному молотку. Вы подумали бы, что на улице чинит всеобщее побоище человек, вооружившийся не автоматическим лилипутом югославского производства, а, по крайности, могучим станковым пулеметом, вроде гитлеровского "шпандау". Либо авиационной пушкой.
Часовой встрепенулся, обеспокоился, двинулся на середину аллеи, вертя головой. В руке у парня что-то поблескивало, но определить, что именно, я не брался. Темный силуэт обозначился на фоне тускло освещенной улицы как нельзя лучше.
Пользуясь мусорным баком как упором, я тщательно прицелился из "рюгера", чью мушку и прицельную планку предусмотрительные Маковы оружейники позаботились покрыть светящимся составом, и плавно придавил курок.
Резкое, отрывистое шипение, смахивавшее на "плевок" перепуганной кошки, потонуло в треске выстрелов, долетавших с улицы. Виллард выпускал короткие, профессиональные очереди: по три выстрела каждая. "Рюгер" несильно дернулся. Часовой упал. Я бросился к нему.
Часовой валялся ничком, схватившись обеими руками за поврежденный затылок и стонал от боли. Пришлось напомнить себе, что Мэттью мертв, а я служу отнюдь не в Армии Спасения. Белая шея представляла отличную цель.
Прикончив парня, я поискал оброненное им оружие - не годится оставлять заряженные, да и пустые стволы безо всякого присмотра, - но в темноте было трудно заметить, куда отлетел выпущенный стражем автомат. А время терять не годилось.
Я побежал к двери, которую охранял незадачливый покойник. Естественно, что вопреки заверениям Анхелиты, черного входа никто не замыкал. Я очутился в тесном, скудно освещенном вестибюле.
Табличка над видневшейся впереди двустворчатой дверью и впрямь гласила: "БАР". Из-за двери слышались громкие, откровенно хмельные голоса. Кафе "Эрнесто" прекратило существовать уже давно, и все-таки новые обитатели здания решили использовать зал по прежнему назначению. И плевать на поганых империалистических свиней!
Тем
Еcли ребята и услыхали стрельбу, то, по всей вероятности, решили: доблестные друзья, оставшиеся трезвыми, разносят в клочки американского шпиона, вознамерившегося тихой сапой прокрасться в святая святых карибского пролетариата. Сейчас примутся пить за погибель мирового капитализма, не иначе.
Направо располагалась деревянная лестница. Виллард продолжал методически обстреливать парадный подъезд: "тра-та-та... тра-та-та... тра-та-та". Вернее, учитывая скорострельность "скорпиона", очереди звучали как "тррр... тррр... тррр". Но сюда, внутрь здания, пальба долетала гораздо глуше.
Я двинулся вверх по лестнице. И внезапно голоса набрали силу.
Створки распахнулись; на пороге "бара" объявилась огромная, светловолосая, в стельку наклюкавшаяся толстуха. Мешковатые джинсы, неряшливая рубаха цвета хаки надета навыпуск; в руке зажат пистолет - казалось, пятнадцатизарядный, девятимиллиметровый... Во всяком случае, громадное огнестрельное устройство, походившее издали на "беретту" или браунинг.
Рыцарство погибло, но вполне способно вас убить, если станете считаться со столь прекрасными дамами. Не будь пьяна, сукина дочь наверняка уложила бы меня, покуда я колебался, размышляя: спустить курок или пощадить эту стерву.
Будь пистолет на боевом взводе, бабища убила бы меня даже вопреки витавшим в ее башке спиртным парам. Трясущейся лапой она вскинула оружие и придавила гашетку. Но механизм двойного действия хорош только при быстром и уверенном обращении. Да и сила в указательном пальце должна оставаться. Если первым нажимом вы не освобождаете уже поднятый боек, а только подымаете его, да еще и затвор при этом оттягиваете, преодолевая изрядное сопротивление пружины, как получилось у моей противницы, то лучше не пейте до положения риз - добрый совет опытного профессионала.
Заранее взведенный пистолет разряжается очень легко. При самовзводном же выстреле надо приложить усилие. Бабища не успела пальнуть. Я всадил ей в голову три пули двадцать второго калибра: это смахивало на чистое излишество, но пули были маленькими, противница - большой, а стрелять приходилось наверняка.
Незнакомка шлепнулась, навалившись тушей на пистолет, застыла. Светлые, очень давно мытые в последний раз волосы разметались по полу.
Мгновение-другое я выжидал: не высунется ли кто-нибудь полюбопытствовать - а что же, собственно, творится? Но, видимо, грохнувшийся пьянчуга не вызывал в этом замечательном доме ни малейшего удивления. "Рюгер", как вы помните, был оснащен глушителем, и выстрела бражники услыхать не могли.
В баре звучал очередной анекдот, сопровождаемый неудержимым гоготом. Я помчался по ступенькам, напоминая себе: в "рюгере" осталось пять патронов из десяти. Для пущей верности лучше было задержаться и вставить свежую обойму. Так я и сделал.
Виллард, судя по непрерывной пальбе, тоже не забывал сменять магазины. Я мысленно порадовался, что вручил парню два лишних: при таком темпе огня парню потребуется каждый наличный заряд.
Коридор второго этажа пустовал. Выщербленный деревянный пол, покрытый некогда коричневым лаком, а ныне вытертый до полного безобразия; зеленоватые, вылинявшие стены; единственная двадцатипятисвечовая лампочка, сиротливо свисающая с провода над головой... Уют, ничего не скажешь!