Соль чужбины

Еленин Марк Соломонович

«Дались ему эти шампиньоны, — подумал Леонид Борисович. — Что потребует граф за капитал, который он так долго и бережно хранил? Гарантий, выкупа, личных преимуществ — что-то он ведь будет просить?» Леонид Борисович задумался. Фигура российского военного агента во Франции была ему не очень понятной. Мысли прервал приход рослого, с белокурым чубом секретаря.

— Когда придет граф Игнатьев Алексей Алексеевич, прошу встретить его как подобает, проводить до кабинета, открыть дверь и громко объявить: «Товарищ Игнатьев». Не гражданин, не господин. Вы понимаете? Это важно, — сказал Красин.

..Леонид Борисович встретил графа Игнатьева в своем кабинете, стоя.

В костюме-тройке, белой рубашке с накрахмаленным стоячим воротничком и темном галстуке. Лицо — суровое. Глаза смотрят строго, изучающе. «Сколько раз граф бывал здесь — интересно, — Красин внимательно разглядывал гостя несколько секунд. — Генерал, а явился в статском костюме. Высокий, стройный, лет ему не так уж много, а голова седая. Кланяется с достоинством. Пришел не в форме, чтобы не отдавать честь».

Игнатьев производил приятное впечатление. Красин предложил ему сесть. Сел рядом, посмотрел вопросительно, намеренно предоставляя гостю начать беседу и изложить мотивы, приведшие его в советское полпредство.

— Знаете, господин посол, каждый раз, минуя ворота и приходя сюда, я ощущаю себя на земле России, — стесненно сказал Игнатьев. Красин показался ему утомленным, неласковым, привыкшим держать собеседника на расстоянии.

— Я знаю ваши отношения. И не только с Францией, — сказал Красин. — Жаль, что в годы революции вас не было с нами.

— Сожалею и я, — Игнатьев по военной привычке чуть не встал, но сдержался. — Я хотел.. И хочу в Россию. Но обстоятельства обязывали меня оставаться тут. Я как бы часовой был поставлен на пост и при деньгах.

— И это мы знаем. Будь на вашем месте другой, от денег, которые вы сохранили, и следа бы не осталось. Благодарю вас от имени Советского правительства. Говорят, в вас стрелял брат?

— Пустое. Дело семейное.

Они пожали друг другу руки. Красин показал Игнатьеву на золоченый, обитый красным штофом диван, и они сели рядом.

— Я, как представитель моего правительства, хотел бы точно знать, какими суммами вы располагаете.

— Охотно отвечу, господин посол; цифры у меня всегда в голове. Сто двадцать пять миллионов хранится на моем счету в «Банке де Франс», пятьдесят — в других банках и пятьдесят миллионов на руках у разных промышленников. Всего двести двадцать пять миллионов, господин посол.

— Солидный капитал, Алексей Алексеевич.

— Так точно, господин посол.

— Чай, кофе?

— Благодарю, ничего не нужно.

— Тогда, если позволите, вернемся к интересующему мое правительство вопросу. У нас сложные финансовые дела с Францией. В этой связи ваши суммы приобретают весьма важное значение. Каким образом вы полагаете передать их Советскому Союзу? Какие предлагаете соблюсти формальности? Имеются ли таковые?

— Было бы хорошо получить от вас письмо. Лучше — некий ордонанс, обязывающий меня...

— Понятно, товарищ Игнатьев! — Красин пересел за письменный стол, взял лист бумаги с государственным гербом СССР, написал: «Париж, Бывшему Военному Агенту во Франции А. А. Игнатьеву. В преддверии предстоящих переговоров с французским Правительством по урегулированию финансовых вопросов, я считаю необходимым предложить Вам поставить меня в курс тех денежных интересов, кои Вы охраняли здесь по должности Военного Агента до дня признания Францией Правительства СССР».

И подписал: «Полномочный представитель СССР во Франции — Л. Красин».

Передав лист Игнатьеву, Леонид Борисович поинтересовался, устраивает ли Алексея Алексеевича подобный проект. Тот ответил, что вполне, попросил разрешения

занять место за посольским столом и, вынув из кармана пиджака приготовленный лист бумаги с грифом русского Военного агента во Франции, начал быстро писать текст, обдуманный заранее. Промакнул лист тяжелым пресс-папье, с поклоном передал Красину. Леонид Борисович прочел: «Полномочному представителю СССР во Франции Л. Б. Красину, г. Париж. Я счел долгом принять Ваше обращение ко мне... за приказ, так как с минуты признания Францией Правительства СССР оно является для меня представителем моей Родины, кою я всегда защищал и готов защищать. А. Игнатьев».

— Отлично, — удовлетворенно сказал Красин. — Благодарю. Мы оформим бумаги должным образом. — Он посмотрел потеплевшим взором, спросил участливо: — У вас денежные затруднения, Алексей Алексеевич?

— Пустое, — ответил Игнатьев. — Временные.

— Мы могли бы предоставить вам должность. Как только откроем консульство.

— Благодарю.

— Есть ли у вас просьбы?

— Мы с женой хотели бы вернуться на родину. У меня новая жена. И мы тверды в своем решении. Я могу быть полезен и в армии.

— Ваша просьба, Алексей Алексеевич, будет рассмотрена правительством. И мне думается... я уверен, ответ придет положительный.

— Еще раз благодарю вас, господин посол. Кроме денег в моем распоряжения находится архив по военным заказам правительства Романова. Я готов, если архив может представлять для вас какой-то интерес... В любой день!

— Да, да! Очень интересно! Весьма признателен. Надеюсь, мы вскоре встретимся, поговорим подробнее?

— Если вы прикажете, господин посол. Я с величайшим удовольствием... если могу стать вам полезен.

— Не сомневаюсь, Алексей Алексеевич, — Красин встал, протянул руку, и Игнатьев^[39] крепко ее пожал.

Еще в конце 1924 года на имя наркоминдел а Чичерина прибыла телеграмма, приглашающая Советскую Россию участвовать в Международной выставке декоративных искусств и художественной промышленности. Выставка должна была состояться в Париже с мая по октябрь следующего года. Приглашение было принято.

...По обоим берегам Сены кипела огромная стройка. Советский павильон сооружался по проекту молодого архитектора, преподавателя ВХУТЕМАСа Константина Мельникова. В подготовке экспозиции большое участие приняли Владимир Маяковский и Александр Родченко: разрабатывали рекламу, редактировали каталоги, изготовляли макеты плакатов и вывесок. Интерес к строящемуся советскому павильону оказался всеобщим — я среди друзей, и среди врагов Советской России, дерзнувшей показать миру, чего она достигла за несколько мирных лет. Вокруг стройки всегда толпились люди. Проект казался необычным. Широкая лестница как бы рассекала здание по диагонали, делая свободным доступ во все внутренние помещения. Их стены соединялись под разными углами, потолки были наклонены. Удачное цветовое решение павильона, предложенное А. Родченко, пересекающиеся наклонные плоскости и высокая мачта с надписью «СССР», ребристая крыша, обилие стекла — все это придавало архитектурному сооружению вид фантастической постройки будущего. В толпе не было равнодушных. Одни восторгались и хвалили, другие критиковали, смеялись, глумились. Газеты изощрялись в подписях под фотографиями: «Красный барак Советов», «Бессмысленный ящик», «Оранжерея», «Нищенский дом». И лишь влиятельная газета «Котидьен» написала: «Высокий советский павильон, серый и красный, — настоящий стеклянный дворец, неведомой до сих пор формы, будет безусловно гвоздем этой выставки».