Соль чужбины
Шрифт:
От недавнего хорошего утреннего настроения не осталось и следа. Солнце поднялось над домами, лицом она чувствовала его тепло. Голубое небо над Парижем становилось чуть золотым и белым. Ксения без цели брела по набережной. День обещал быть теплым. Она сняла кофту, в кармане звякнули монетки — несколько су и сантимов — все, что у нее осталось. Впрочем, можно продать вязаную кофту: впереди лето, в кофте, подаренной Ниной Михайловной Андриевской, нужды не будет до осени.
Ксения ушла от Сены, путаясь среди улочек. Вдоль каменных стен, старых барочных особняков, крохотных зеленых двориков, украшенных одним карликовым деревцом, не имеющим права распрямляться выше второго этажа, украшенных клумбой или засохшей чашей фонтана. Мимо пестрых маленьких лавчонок гремели по булыжной мостовой двуколки
Высокая и толстая, в широкой цветастой юбке и косынке из такой же материи, обернутой вокруг непричесанной головы, легко, играючи, сгружала возле крохотного кафе деревянные ящики с кондитерской мелочью хозяйка, женщина с бронзовым лицом, черными бровями, кроваво-красным ртом и заметными черными усиками. Оглядев Ксению с некоторым подозрением, она сказала густым баритоном: «Заведение закрыто, но барышня сможет получить чашку кофе и пару свежайших круассонов, от них еще никто никогда не поправлялся». Ксения выразительным жестом дала понять, что она без денег.
— Тогда помоги, черт возьми! — хлопнула себя по мощным бедрам торговка. — Чего стоять? И тебя не убудет, и накормлю. Ты мне нравишься. Что? С любовником разругалась?
— Я эмигрантка, русская.
— И что? Я тоже не королевского рода, дитя Иностранного легиона. За работу, красавица! Погляжу, на что ты способна.
Посетителей в кафе не было. С работой они справились быстро. Хозяйка поставила перед Ксенией поднос, полный круассонов, масла, колбасы, джема, и большой кофейник с двумя тяжелыми фаянсовыми чашками. Они поговорили о сегодняшней трудной жизни. Вопросов не задавали, о себе не распространялись. Закусив, Ксения распрощалась, получив приглашение приходить, когда ей заблагорассудится. Поблагодарила и ушла, даже не посмотрев название улицы и номер дома...
Ноги снова вынесли ее к Сене. И она перешла по мосту Александра на другой берег. Париж уже набрал свой привычный жизненный ритм: мчались вереницей авто и омнибусы, тротуары заполнила пестрая, спешащая толпа, работали магазины и рестораны, пестрая реклама, поражающая воображение, призывала приобрести предметы, делающие человечество счастливым, здоровым и богатым.
Сама того не замечая, Белопольская оказалась на территории Международной выставки. При ее открытии они с Дашей уже ходили сюда: очень хотелось посмотреть советский павильон, о котором много спорили в эмигрантской среде, но попасть не смогли: пускали по билетам, которые, как оказалось, были раскуплены заранее. Пришлось ограничиться экскурсией по территории, посмотреть торговый центр и парк аттракционов.
Даша восторгалась, как дитя. Особенно понравился ей тир под названием «Купание негров». За один франк, если ты попадала в цель, один из двух негров, сидящих на доске, терял опору и с неподдельными криками ужаса падал в бассейн. Большинству посетителей нравился аттракцион с интригующим призывом «Не позволяйте уснуть женщине». За два с половиной франка посетитель получал тарелку с пятью деревянными шарами. На противоположной от входа стене крепились две кровати, на которых возлежали блондинка и брюнетка, укутанные в одеяла. Меткий бросок «участника забавы» в круг над каждой кроватью, и полуодетые пышнотелые женщины падали из перевернувшегося ложа под дружный визг собравшихся. Боже, Даша! Как давно это было!.. Может, пойти и наняться? Интересно, как тут платят дамам? За целый день?.. Побродив по выставке, Ксения подошла к советскому павильону. Его необычная архитектура не очень понравилась ей, но вместе с тем родила острое чувство любопытства, стремление присмотреться внимательно. «Большевики и тут нам задали десяток загадок», — подумала она. Около входа собиралась большая, шумная группа парней и девушек. Вероятно, студенты. У них были билеты. Ксения, изловчившись, прошла
Белопольская ходила зачарованная по залам: ткани, вышивки, меха, уральские самоцветы, фарфор, игрушки, мебель, книги и иллюстрации, плакаты — хоть не привычные, но бьющие, как ружейный выстрел: «Резинотрест — защитник в дождь и слякоть, без галош Европе сидеть и плакать». Или: «Папиросы «Червонец» хороши на вкус, крепки, как крепок червонный курс». Фотографии Наппельбаума, кадры из кинолент Протазанова и Эйзенштейна, архитектурные проекты Щуко и Жолтовского, татлинская конструкция. Родина была жива! Она строила новый мир, свой, русский. Только русский и никакой другой. Там шумели на ветру березы, державно несли воды реки и пели соловьи, там существовали свои обычаи и праздники. Ксения задумчиво постояла перед макетом избы-читальни и рабочим клубом, не понимая, что это такое, пока худющий парень в берете, сдвинутом блином на правое ухо, на ее вопрос не ответил, изумившись ее непонятливости, что в большевистской России учатся все. Крестьяне — в таких избах, рабочие — в клубах. Ксения хотела было спросить еще о чем-то, но длинноногого парня и след простыл. Родная огромная земля, которую она любила и так мало знала: она всегда простиралась близко и... далеко — за воротами их дома на Малой Морской, за забором крымской виллы. Что она знала о своей стране?..
Ксения вышла из павильона потрясенная. И пошла прочь, продолжая медленно и трудно размышлять над увиденным, чувствуя себя точно после неожиданной встречи с близким родственником, которого давно считала погибшим...
Ксения очнулась на скамейке неподалеку от главного фонтана выставки. Мощная струя рассыпалась стеной разноцветных хрустальных брызг, сносимых в сторону ветром.
— Простите, бога ради, — услышала она голос рядом, за спиной. — Я наблюдаю за вами... Еще раз простите. Когда вы сели и мы оказались рядом... У вас было такое несчастное лицо, усталое и горестное, что я посчитал долгом своим вмешаться. И потом...
Белопольская обернулась. Рядом сидел человек неопределенного возраста, с пышной бородой, в мешковатом костюме. Вид его внушал доверие.
— Вы русская, я не ошибся? Хотя у вас отличное произношение. Простите, стал свидетелем вашего разговора с молодым человеком в берете.
— Вы делаете мне комплимент, — сказала Ксения. — А вот совсем недавно меня упрекнули в незнании языка. Да, я русская, м’сье.
— Простите бесцеремонность и разрешите представиться. Лев Федорович Федоров-Анохин, бывший филолог, дитя одесской эмиграции. Ныне, можно сказать, эмигрант. Тружусь в газете.
— И какую газету вы представляете? — Ксения недоверчиво осмотрела соседа. — Вы монархист? Николаевец, кирилловец?
— Помилуйте, отчего же вы так решили? Из-за бороды? — смешно заморгал глазами Лев Федорович. — Я далек от политики и... Я весьма левых убеждений.
— И все же?
— В газете «Последние новости» немного перевожу, корректирую, безотказно работаю курьером. А главная моя профессия теперь — составитель крестословиц[46]. Тем и живу.
— Подобная многообразная деятельность делает вам честь, господин Анохин. — Ксении почему-то было легко с этим гигантом. Он не мог ее обидеть, она чувствовала. — А знаете, я заметила, у вас правое ухо чуть больше левого. Простите.
— Всякий день вижу себя в зеркале. И каждый считает своим долгом рассказать мне это.
— Но отчего так? — Ксения улыбнулась. — Вас в детстве часто таскали за ухо?
— В фигуральном смысле — конечно. Это тренирует уши, скажу вам по секрету, мадемуазель… э?
— Белопольская. Ксения Николаевна. По вашему лицу я вижу, вы слышали эту фамилию. Но мой отец и я не имеем между собой ничего общего. Давайте беседовать без взаимных вопросов. Только на таких условиях.
— Повинюсь, я не знаю вашего отца, простите, Ксения Николаевна. Да я и не очень любопытен. Лишь один вопрос — позвольте?.. Мы могли бы перекусить? Это нас... вас... уйдете, как только я вам невыносимо надоем. Соглашайтесь, пожалуйста. Вы мня очень обяжете.