Соль и сирень 2
Шрифт:
Стараясь сдержать нервную дрожь, я поднесла к нежной светлой коже нож, выдохнула и резанула, чувствуя, как под заточенным металлом расползаются вспоротые мягкие ткани.
Ни проронив ни стона, ни вздоха, Мерула поднесла руку к моему кубку и, сжав в кулак, выдавила в него свою кровь, так хладнокровно и деловито, словно выдавливала сок из лимона.
И как только последняя капля соединилась с жидкостью, девушка поднесла свой кубок к губам и начала жадно пить.
— Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано, — почти нараспев произнесла леди директор, продолжая держать поднос. — Наполнение — важнее пустоты. Жертвенность — важнее жизни. Целостность — важнее разобщенности. Каждая из вас — уникальный сплав чертежей жизни ваших предков, начертанных в вечности. Но с этого момента и до тех пор, пока не будет достигнута конечная цель, вы — часть друг друга. Связанные одной нитью.
Жрица взмахнула рукой и неведомая, невидимая глазу сила, приподняла иглу над подносом, чтобы красная нить смогла проскользнуть в ушко, самостоятельно завязавшись на одном конце плотным узелком. Еще один взмах рукой и игла волоча за собой нить, словно длинный хвост, прямо по воздуху поплыла ко мне.
Душу всколыхнуло желание сбежать и именно это и было моим первым порывом, но ноги буквально приросли к полу, а язык прилип к небу. Я не могла ни пошевелиться, ни закричать, с ужасом наблюдая приближение иглы, которая, спланировав, словно хищная птица, откинула длинный широкий рукав и воткнулась в мою почти прозрачную кожу на запястье.
И поползла под неё, подобно паразитирующему на теле человека червяку, стремящемуся забраться поглубже, чтобы не обнаружили, просовываясь все дальше, глубже, протыкая хрящи и суставы, и протягивая за собой нить.
Боль ударила внезапно, как наотмашь. Но что-то меня поддерживало, не давая упасть, не давая отключиться, заставляя сознание сосредоточиться на тянущей, как при медленном выдирании жил, боли. Я будто бы попала в нескончаемый ночной кошмар, который нельзя было остановить, нельзя было поставить на паузу или промотать вперед, чтобы узнать, чем дело кончилось. Я должна была прожить этот кошмар. Прожить, прочувствовать каждую его секунду.
— Контролируйте силу, мой принц, — тихо проговорила леди директор куда-то в душный, с маслянистым привкусом туман, который продолжал застилать все вокруг. — Не сдержитесь — и сломаете её.
— Принц? — встрепенулась Мерула и начала внимательно озираться.
Игла прошла через всю руку, сквозь локтевой сустав, вверх по плечу, пробралась через надплечье, ключицу и вылезла из шеи, вынимая за собой и окровавленную нить, которая продолжала тянуться, не заканчиваясь и теперь имея гораздо большую длину, чем до этого.
Покрытая моей кровью игла поплыла по воздуху и хищно воткнулась в гостеприимно вытянутое запястье Мерулы. Девушка не закричала, не охнула, не застонала, вообще не издала ни звука, в то время, как игла, таща за собой нить, начало которой так и осталось где-то во мне, пробиралась сквозь её тело.
Наоборот, глаза молодой колдуньи сияли предвкушением, а губы едва сдерживали рвущуюся наружу улыбку. И в какой-то момент лицо девушки, до этого простое, почти невзрачное, показалось мне, по-прежнему безмолвно вопящей от боли, но не способной ни сбежать от нее, ни выплеснуть наружу, едва ли не злорадным.
Когда игла уже была возле шеи молодой колдуньи, повеяло прохладой, несущей в себе аромат влажной земли, сирени, свежей клубники, абрикосовым цветом, тлеющим деревом, дорожной пылью, прибитой к мокрому асфальту летним дождем, вишневым пирогом и хвоей.
Перед внутренним взором всколыхнулось воспоминание, убаюкивающими волнами начавшее уносить меня в прошлое.
— Она теряет сознание! — прорвался сквозь блаженное безмолвие крик леди Элеонор. — Скорее, надо закончить ритуал! Бери её за руку!
Надежные руки папы удерживают меня возле его крепкого плеча, за которое я держусь руками. С высоты его роста все вокруг кажется смешным и маленьким. А я чувствуя себя сильной и взрослой. Я высокая. Как папа. На языке вкус ванильного мороженного. И пальцы противно липкие, и так хочется их облизать, но папа не дает, ласково сжимая мои пальцы своими, большими и немного шершавыми.
— Смотри, — говорит папа, указывая рукой куда-то вдаль и поднимая повыше. А там, вдалеке, над головами людей, собравшихся на площади, я вижу большой корабль, подсвеченный тысячами лампочек, ярко сияющих на фоне ночного города. Корабль, гордо подняв паруса, проплывал по бухте. Слышится приглушенная, но четкая команда и вверх с глухим жужжанием выстреливают праздничные ракеты. Они распускаются в темном небе цветными бутонами фейерверков, грохоча в ушах заворожённой толпы, а после огненными струями опадают вниз и потухают где-то там, над спокойной черной гладью моря.
А я прислоняюсь щекой к папиной щеке немного колючей, но такой родной. От папы пахнет домом — вкусной едой, шерстью кота, стиральным порошком и еще чем-то косметическим, наверное, туалетной водой. Хочется спать. Очень хочется спать…
— Не спи, — тормошит меня папа. — Мира, дорогая, скоро пойдем домой, совсем чуть-чуть осталось…
Он легонько встряхивает меня еще раз. И продолжает трясти. Сильнее, еще сильнее, и еще. И мир начинает трястись вместо со мной, будто заходясь в припадке.
Еще одна вспышка в небе, на этот раз не цветная, а просто белая. Очень яркая. Ослепительно яркая, сопровождающаяся не звуком разрывающихся в небе салютов, а громким щелканьем, как будто щелкунчик пытается вгрызться в ореховую скорлупу.
И спустя с десяток попыток, у него это, наконец, получилось.
Произошел самый оглушительный из всех «щелк!».
И что-то сместилось. Как будто сдвинулась точка сборки. Как будто я находилась внутри огромного конструктора, и неведомый строитель решил пересобрать этот конструктор. Но это было неправильным решением, это нарушало что-то очень важное…
— Не лезьте! — заорала пустота вокруг голосом Сатуса. — Она — моя! Я сам разберусь!… Мадам Мелинда, я не ясно выразился… Или вы хотите встретиться со мной уже не как учитель с учеником, а как колдунья пятого уровня с маршалом Аттеры?
— Мистер Сатус! — возмущенно начала мадам Мелинда, но уже без прежней настойчивости, а скорее, чтобы защитить собственную гордость.
— Она моя нура, — заявил он и кто-то тихонько охнул.
— Ваине? — переспросил звенящий на высоких нотах и будто бы улетающий в космос голос леди Элеонор.