Солдат удачи
Шрифт:
Еще вспоминался Дарту Конхорум, мертвый мир, глыба оплавленного камня, сожженного сверхновой. Труп, а не планета! Но у нее был спутник – полый, в нарушение всех законов космологии, и эта полость, располагавшаяся в пятидесяти лье от почерневших скал, имела форму правильного шара. Видимо, пустого, если судить по данным гравиметров, но главной загадкой была не эта зияющая на экранах пустота, а то, как проникали в подземное сооружение. Конечно, лучевой удар, оплавивший поверхность сателлита, закрыл наружные каналы, но в глубине, у самой сферы, им полагалось сохраниться. Однако Марианна ничего не обнаружила – ни отверстий в стенках шара, ни подходивших к ним тоннелей, ни рыхлой породы, изъятой при строительстве.
Высадившись
Хлынул дождь, пробился сквозь плотную крону туи, заставил его очнуться. Дарт отступил под защиту стен, вытер мокрое лицо ладонью и замер, всматриваясь в полумрак. Дерево темнело перед ним, шелестя, подрагивая и стряхивая дождевые капли; корни, ствол, ветки и веточки, усеянные листьями, – вроде бы простое дерево, а не источник волшебства. Но второе прикосновение к нему было еще поразительней первого.
– Тысяча чертей! – пробормотал Дарт. – Чтоб мне попасть в погребальный орех! Чтоб меня, фря, объел водяной червь!
Он был потрясен – не столько фактом вернувшихся воспоминаний, столько тем, что было ему возвращено. Казалось, их разговор со старцем был подслушан, и дерево вмешалось в диалог, желая намекнуть: слова Нараты – шутка или заблуждение. Рами, тири, тьяни и прочие аборигены – вовсе не искусственные существа, не бхо и не иразы, а дети матери-природы, подобные ему; их привезли сюда с разных планет, многие из которых он посетил за время космических странствий. Наверняка он побывал не всюду и знал не все, но дерево нашло и оживило подходящие картины, наполнив жизнью призраки воспоминаний. «И даже добавило к ним награду и философский комментарий, – подумалось ему. – Наградой было имя родины, а комментарием – речь его бледнолицего друга. Как там он сказал?..»
«Мы идем умирать, куда нас посылают, без сожалений и лишних вопросов… Да и стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать?»
Но с этим Дарт не мог согласиться. Он дорожил жизнью, его прагматический ум не принимал идею слепой нерассуждающей жертвенности, его врожденное любопытство не позволяло отказаться от вопросов. Он считал себя рыцарем и, несомненно, был им, однако склонялся к тем вариантам, когда героическое вознаграждалось, а будущий подвиг был оценен и вписан в условия договора. Так, как с Джаннахом: вторая жизнь – в обмен на верную службу, ферал – за возвращение на родину. И так, как с Наратой. Что бы старик ни думал о нем, Дарт исполнял договор и в той его части, которая не обсуждалась и не высказывалась вслух, а была как бы предметом негласного соглашения между шир-до и пришельцем-маргаром: один спускается в дыру, другой дает информацию. В этом смысле двадцать зерен бхо, обещанных за помощь, являлись для Дарта скорей символической, чем реальной платой.
Шелест крыльев заставил его обернуться. Брокат, маленький летун… Он опустился прямо в руки, как молчаливое напоминание о Нерис. Он даже пахнул, как Нерис, и на мгновение Дарт почувствовал, что хочет прикоснуться к ней. Когда они лежали рядом, сердца их были так близки… ближе, чем если бы Нерис была земной женщиной… ближе, чем сердце Констанции…
Прогнав эту мысль, он погладил мягкую шерстку зверька. Бхо, ставший живым существом, если верить Нарате… И дерево туи – бхо, и этот бугристый камень, и очистительный туман, и даже водяные черви… Неудивительно, что старику привиделось, будто и сам он – бхо! Не такая уж странная мысль… Были времена, когда и ему, Дарту, казалось то же самое…
Он невесело усмехнулся, подумав о тех временах. Забавная штука – память! Горести в ней хранятся дольше радостей, злое слово – прочнее слов любви, а более всего запоминаются сомнения… Сомнения, которые мучили его, когда он восстал из праха…
Трокар, летающая лодка, падала из космической тьмы в теплые ласковые объятия планеты. Вверху – вернее, в том месте, которое мнилось Дарту верхом, – остался космический остров магов-реаниматоров, вернувших его к жизни; он все еще кружился в темных пространствах над трокаром и блистал огнями, затмевая сияние звезд. Там – все, что было известно Дарту о чистилище – или о рае? – куда послал его милосердный господь; там – бесконечные коридоры, кельи без окон, но светлые, с мягкой, будто слепленной из пены мебелью; там – большой прозрачный саркофаг, где он пробудился, где спал и бодрствовал среди стеклянных глаз, мерцавших огоньков и трубок, наполненных цветными жидкостями; там – машина, творившая звуки, образы и картины, чтобы научить его словам, множеству слов, которых не было ни в одном из земных языков; там – ангелы, подобные или отличные от людей, и их помощники-иразы, то ли живые, то ли, как он сам, ожившие мертвецы.
Последняя мысль слишком тревожила Дарта, не покидая ни на миг. Кто он такой? Конечно, не бестелесная душа; даже тут, в небесном царстве, его наделили плотью со всеми ее отправлениями и желаниями. Плоть подсказывала, что он – человек, и он ощущал себя человеком, но это не значило ничего; причастность к роду людскому была обманчивой в горних высях, где облик жителей менялся, словно карнавальные маски, и где иразы-слуги могли оказаться больше похожими на людей, чем их изменчивые господа.
Возможно, и сам он – такой же слуга? Искусственная плоть, искусственные воспоминания, смутные и зыбкие, будто отлетевший сон… Искусственный разум, который считает, что он – человек…
Правда, Джаннах – Джаннах`одривелис»ахарана`балар – пытался разубедить его. Он не скрывал, что Дарту предстоит служение, но эта служба, по словам Джаннаха, есть служба воина и разведчика, почетная и трудная, связанная с риском, дальними странствиями среди звезд и поиском сокровищ. Каких, о том предстояло узнать в грядущие дни, а в настоящем Дарт усвоил, что труд его будет вознагражден и что аванс он уже получил – плоть, молодость и вторую жизнь. Ни риск, ни предстоящая служба его не пугали; сколько он помнил, служение и риск были для него привычным делом, благословенным троицей владык: земным, небесным и королевой удачей. Последнее было особенно важным, ибо, по утверждению Джаннаха, иразу не снискать милостей Фортуны – а если так, то он, конечно, не ираз.
Впрочем, сомнения оставались, хотя он верил Джаннаху, находившемуся рядом с ним с самого момента пробуждения. Собственно, первое, что явилось Дарту, когда он очнулся в своем саркофаге, было знакомое лицо с остроконечной бородкой, властные темные глаза, алый камзол и аметистовый перстень на пальце. Увидев их, он вздрогнул. Кажется, этот человек и здесь, в чистилище, считался важной персоной! Память об этом лице преследовала Дарта в первой жизни, и, вероятно, вторая не станет исключением… Но все же при виде этих глаз он успокоился и решил, что, разумеется, в чертогах господа среди спасенных душ должен царить привычный порядок: есть высшие и низшие, есть пастыри и овцы, есть те, кто звонит в колокольчик, и те, кому положено склонять колени. На первых порах эта мысль его ободрила.