Солдат удачи
Шрифт:
После ланча Кэролайн сказала:
— Знаешь, он вернулся. Мой брат, Джон Джозеф. Через пять лет верной службы императору. Сколько времени прошло!
Энн спросила:
— Теперь он останется здесь?
Кэролайн ответила:
— Нет, он не представляет себе другого будущего, кроме службы в австрийской армии. Бедный Джон Джозеф, он так старается извлечь хоть какую-то пользу из нашей фамильной собственности!
И в этот момент мистер Хикс ляпнул:
— Я так люблю Саттон! Честное слово. Знаете, я ужасно хотел бы там жить.
Наступила странная, леденящая тишина. Потом Фрэнсис медленно произнес:
— Почему бы и нет? Думаю, сейчас он свободен. Это превосходная идея!
Элджи запыхтел и сказал:
— Как ты на это смотришь, Энн?
К его удивлению, Энн ответила:
— Мне надоел Лондон. Почему бы не попробовать, дорогой?
Так завертелось еще одно колесико необъятных механизмов рока.
И в этот же самый момент (служба в церкви Св. Иоанна задерживалась) Джон Джозеф увидел Маргарет Дэйви — женщину, которой он, казалось, был одержим всю жизнь. Маргарет садилась на свою любимую скамью. Она снова стала вдовой; с головы до ног она была облачена в черную тафту, голову украшала черная шляпка с перьями. Эта женщина оставалась такой же прекрасной, как всегда, хотя время оставило следы на ее щеках и в уголках глаз. Рядом с ней сидел мальчик лет десяти-одиннадцати, юный лорд Дэйви. Если верить сплетням, которые Джон Джозеф услышал в свое время от Мэри, отцом этого мальчика был кучер. Но если отец его и был низкого происхождения, то по ребенку это было совершенно незаметно. Мальчик гордо держал спину, смотрел прямо перед собой; шляпа его покоилась у него на коленях. Каждая черточка в нем так и дышала аристократизмом и отличным воспитанием. Это был восхитительный ребенок.
Джон Джозеф застыл, глядя на эту пару — свою бывшую любовницу и ее светловолосого сына. В этот момент он внезапно понял, ощутив ужасный холодный спазм в желудке, что все это время заблуждался. Он понял, что потратил двенадцать лет своей жизни на пустую грезу, что Маргарет для него ничего не значит — и никогда не значила. Похоть когда-то ослепила его, но он — дурак, болван, упрямец! — он никогда не любил се.
Он поднялся, чтобы присоединиться к поющим гимн, и ощутил странную слабость в коленях. Потом он обнаружил, что не способен испытывать какие-либо эмоции, что он — всего лишь пустая оболочка, тень человека, годная лишь на то, чтобы воевать да покупать ласки падших женщин. Здесь, в доме Господа, его душа была одинока. Он презирал себя, он проклинал свое упрямство за потраченные впустую годы… и тут Маргарет очень медленно повернула голову и взглянула на него.
Джон Джозеф так никогда и не понял, узнала ли она баритон, раздававшийся у нее за спиной, или просто интуитивно ощутила его присутствие. Так или иначе, они взглянули друг другу прямо в глаза и долго стояли так, позабыв обо всех приличиях и хороших манерах. Это был открытый, смелый взгляд.
Прошла целая вечность, за которую Джон Джозеф успел стать холодным, как сама смерть, и наконец Маргарет позволила себе слегка улыбнуться. Но он продолжал смотреть ей в глаза. Где же его ответная радость? Неужели сердце его настолько очерствело? В его голове завертелся миллион вопросов, когда он обнаружил, что ему безразлично, смеется она или хмурится, жива или мертва. Ощущая, что его руки и ноги стали совсем ватными, Джон Джозеф отвесил формальный поклон, повернулся и, сопровождаемый изумленными взорами прихожан, распевающих гимн, пошел прочь, не оглядываясь.
Он истратил свою жизнь на фальшивку. Он оказался не разумнее того помешанного императора, с которым играл в войну. Зная наверняка, что ему нужно предпринять, Джон Джозеф вскочил в кэб, все еще стоявший у церковных ворот, и велел отвезти его на станцию в Уокинг.
Теплым днем, сменившим апрельское утро, Горация шла со своей семьей обратно на Дьюк-стрит, едва прислушиваясь к беседе матери и отчима, обсуждавших с растущим энтузиазмом возможность приобретения особняка в Суррее, о проклятии которого некогда рассказывал ей Джон Джозеф. Но Горри была не в состоянии на чем-то сосредоточиться — ни на возбужденной дискуссии, ни на голубизне весеннего неба, ни на детишках, игравших в парке, ни на военных, блиставших ало-золотыми мундирами. Она могла думать только об одном вполне конкретном военном. Мужчина, покоривший ее сердечко, вернулся в Англию.
Горация знала наверняка — и без всякого ясновидения, что он приедет к ней. Она чувствовала, что у нее еще есть шанс завоевать его любовь: ведь если бы он обручился или полюбил другую женщину, Кэролайн обязательно сказала бы ей об этом. И эти мысли переполняли ее таким счастьем, такой надеждой, что она вбежала в дом впереди всех, не обращая внимания на дворецкого, и ринулась в приемную, не заметив даже визитной карточки, лежавшей в зале на серебряном подносе.
Джон Джозеф, очень корректный и подтянутый, сжимая в руках эфес шпаги, уже сидел в приемной, и это явилось для Горации самым большим потрясением за всю ее жизнь, — не вызвав, впрочем, у остальных особого удивления. Он поднялся и поклонился Горации, глядя на нее такими глазами, словно видел ее первый раз в жизни.
— Леди Горация, — произнес он. — Я проходил мимо вашего дома и подумал, что могу нанести вам визит.
Ложь была совершенно прозрачной, а правда читалась в его глазах без всякого труда.
— О! — воскликнула Горация, чувствуя себя совершенной дурочкой. — О! Боже мой, я не могу поверить, что прошло целых пять лет. Вы совершенно не изменились.
— А вы изменились, — сказал он. — Я не мог себе представить, что вы способны стать еще красивее… но я ошибался.
Наступила тишина. Джон Джозеф и Горация впервые взглянули друг на друга открыто. Перед Горацией стоял грустный молодой человек, которому довелось в своей жизни вынести много горя. Но в его лице читалась решимость. Джон Джозеф смотрел на Горри особым взглядом, который она никогда раньше у него не замечала. И этот взгляд взволновал ее до глубины души без всяких слов.
Он же видел красавицу — поистине редкостную красавицу. Ее красота светилась изнутри, из самого сердца. Ведь Горация унаследовала самые лучшие черты Уолдгрейвов — отвагу, пренебрежение к условностям, отвращение к лицемерию. Она превратилась в необыкновенную женщину, способную на исключительную преданность тому, кого любит, и, с другой стороны, ни за что не ставшую бы даже говорить с тем, кто ей не по душе.
Пауза затянулась, но в конце концов Джон Джозеф смог вымолвить:
— Вы ведь знаете, зачем я пришел к вам?
Горация сняла шляпку и бросила ее на стул. Не отвечая на его вопрос прямо, она сказала:
— Я не думала, что это произойдет именно так. Мне казалось, вы будете за мной ухаживать или даже станете моим возлюбленным.
— У меня нет времени, — откровенно ответил Джон Джозеф. — Я пробуду в Англии всего восемь недель — и то лишь благодаря тому, что пять лет прослужил без отпуска.
За окном раздавались веселые трели дрозда.
— Это не очень-то романтично, — сказала Горация и внезапно рассмеялась. Солнце сияло вовсю, и Джон Джозеф тоже не сдержал улыбки.
— Вот негодница, — произнес он. — Нисколько не изменилась.
— Почему ты не опустился на одно колено? — спросила она. — Я же становилась!
В зале послышались шаги дворецкого. Он отпер дверь леди Уолдгрейв, мистеру Хиксу и Иде Энн.
— Можно мне пригласить тебя сегодня на обед? — не пошевелившись, спросил Джон Джозеф. — Наверное, твоя мама тебе позволит: ведь мы собираемся пожениться.