Солдат удачи
Шрифт:
Джон Джозеф рассмеялся, бросил на стул свой плащ и снял рубашку, чтобы умыться.
— Боюсь, что это не совсем так, как ты себе представляешь, Горри.
— Что ты имеешь в виду?
— Когда я говорил тебе, что император прост, как ребенок, я не преувеличивал. Он думает точь-в-точь, как восьмилетнее дитя, и даже подпись свою ставит с большим трудом. Не забывай, что империей управляет принц Меттерних.
— Так что, мы не поедем во дворец?
— Поедем, но не играть в карты. Это всего лишь приглашение на игру в солдатики.
Горация непонимающе взглянула на Джона Джозефа:
— Играть в солдатики? С королем?
— Да, почему бы и нет? — слегка раздраженно ответил Джон Джозеф. — Его любимого оловянного солдатика зовут моим именем, и в его военной комнате — он целую башню занял макетами сражений! — я веду в бой австрийскую армию против самых разных врагов — от гунна Аттилы до Наполеона Бонапарта. Я победил даже самого Чингизхана!
Горация недоверчиво покачала головой:
— Не знаю что и сказать! Это было бы забавно, если бы не звучало столь патетически.
— Что в этом патетического? Он совершенно счастлив в своем игрушечном мире. Я люблю императора. Он куда добрее, чем все эти блистательные заговорщики, что толпятся вокруг него. Уверяю тебя. Мне часто кажется, что я был бы счастлив не расставаться с ним.
Он повернулся, плеснул горячей воды в таз и начал умываться.
— Ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой? Вдруг я испорчу вам игру… — Горация вдруг почувствовала необъяснимый укол ревности.
— Едва ли было бы разумно не повиноваться высочайшему приказу, — Джон Джозеф озабоченно скреб бритвой подбородок. — Но если ты чувствуешь, что можешь все испортить, я, пожалуй, мог бы придумать какие-нибудь извинения.
Сказаны эти слова были так легко, что Горация призадумалась: ей показалось, что Джон Джозеф любит императора больше, чем се, и она стала сомневаться, добьется ли когда-нибудь от мужа настоящей любви. На мгновение она почувствовала себя совершенно одинокой: ее муж был рядом с ней, но она его интересовала куда меньше, чем его собственные дела. Она вздохнула:
— Если меня приглашают, я поеду. Но если тебе кажется, что я могу вам помешать, то, прошу тебя, оставь меня дома.
Джон Джозеф был удивлен. Прежде он никогда не думал, что Горацию можно настолько уязвить подобной мелочью. Он принялся тереть лицо полотенцем.
— Горри, я не имел в виду…
— Прошу тебя, не говори ничего. Должно быть, ты думаешь, что я — гордячка, что я не способна отнестись с симпатией к безвредному старому простачку. Другой вопрос, смогу ли я полюбить его так же, как ты. Я дарю любовь щедро, Джон Джозеф, или не дарю ее вовсе. Возможно, в этом я кое-чему научилась у тебя.
При этом последнем замечании что-то сжалось в груди у Джона Джозефа. Подобное чувство в иных обстоятельствах он счел бы чем-то сродни гневу, но сейчас понимал, что это — чувство вины за то, что он расстроил свою жену.
— Прости, любимая. Я не хотел тебя обидеть. Прошу тебя, давай поедем вместе к императору. Он очень огорчится, если ты не приедешь. Когда я уезжал в Англию, он хотел, чтобы его английский солдат вернулся к нему с молодой женой. Прошу тебя, не разочаровывай его… и меня.
И снова сердце его сжалось, а выражение лица смягчилось, потому что Горация, пристально поглядев на Джона Джозефа, наконец улыбнулась:
— Прекрасно. Доставим ему удовольствие.
Джону Джозефу очень захотелось обнять Горацию, и он прижал ее к своей мокрой груди.
— Только надень другое платье, дорогая. Император играет, как маленький мальчик… возится на полу. Надень что-нибудь такое, что не жалко, — сказал он.
И Горация, скрепя сердцем, все же согласилась сменить парадное платье на простое муслиновое и надеть дешевую шляпку для встречи с Его Императорским Величеством Фердинандом, государем Австро-Венгрии и других областей обширной империи.
Впрочем, когда карета въехала на просторный двор, и перед Горацией предстал величественный дворец, сравнимый разве что с Версалем, она снова испугалась.
— Джон Джозеф, ты уверен, что можно явиться к императору в таком дурацком платье? Мне кажется, что я похожа на молочницу, — прошептала она.
— Ты похожа на принцессу из идиллической сказки. Потерпи, дорогая.
«Какого черта, — подумалось ему, — эти слова застревают у меня в горле? И почему, черт возьми, почему каждый поворот ее головки, каждый взгляд вызывают во мне такое желание?»
Но у него не было времени додумать эту мысль до конца. Лакеи в париках и голубых ливреях уже распахнули дверцы карсты. Горация, с блестящими от возбуждения глазами, уже ступила на порог дворца. Джон Джозеф торопливо шел за ней следом, гордый, как павлин.
Путь по бесконечному коридору длиной чуть ли не в целую милю был для Горации в новинку. Но еще большее потрясение она испытала в тот момент, когда золотые двери, украшенные купидонами и летящими лебедями, распахнулись, чтобы пропустить гостей императора в огромный зал, и мажордом, трижды ударив тростью об пол, объявил: «Капитан Джон Джозеф и леди Горация Уэбб Уэстон, Ваше Императорское Величество!»
Английский офицер со своей супругой застыли на пороге великолепной приемной, в которой, казалось, было совершенно пусто и стояла мертвая тишина. Наконец Джон Джозеф прошептал: «Сир?» И тут из-за спинки бархатного дивана с ножками в форме причудливых лап грифона раздался сдавленный шепот: «Тсс!»
Мажордом и Джон Джозеф переглянулись. Затем мажордом громко произнес:
— Будут ли еще какие-нибудь приказания, Ваше Императорское Величество?
— Тсс! — повторил император. — Ты здесь, мой английский солдат?
Из-за спинки дивана на мгновение показался нос и пенсне с огромными стеклами; потом император снова спрятался.
— Если она хорошенькая, можешь подвести ее ко мне, — послышался его голос.
Мажордом произнес уже обычным тоном:
— Мне уйти, сэр?