Солдат великой войны
Шрифт:
– Я хочу знать почему, вот и все, и чем почему отличается от почему нет?
– В таком случае, – ответил Гитарист, – если ты знаешь, почему нет, ты знаешь, и почему.
– Как это? – спросил Эвридика.
– Вычеркни нет, – добавил Алессандро, вновь приникнув к подзорной трубе, – и, пожалуйста, доедай.
Эвридика торопливо доел суп, безмерно огорчив кошку.
– Ты хочешь сказать, что при наступлении они сровняют Колокольню с землей?
– Должны, – сказал Гитарист. – Слишком хороший наблюдательный пункт и огневая позиция, даже если при полномасштабном
– А что будет с нами?
– Когда бункеры начнут рушиться, те, кто сможет, вернутся в основную траншею.
– А кто не сможет?
– Останутся.
– Умирать?
– Эвридика, к тому времени, когда бункеры начнут рушиться, коммуникационный окоп уже завалит. Бежать придется поверху, по своим же минам, по открытой местности. Возможно, стрелять по тебе будут с обеих сторон. Так какая разница?
– Все умрут, – впервые осознал Эвридика.
– Совершенно верно, – подтвердил Алессандро, отворачиваясь от амбразуры.
– Позвольте задать еще один вопрос, – не отставал Эвридика.
– Скоро тебе придется нам платить, – усмехнулся Гитарист.
– Когда начнется наступление?
– Когда река станет достаточно мелкой для переправы вброд.
– И когда это случится?
– Через неделю, две. Все зависит от дождя.
– Дождя нет и в помине.
– Вот именно.
– Но у нас нет полной уверенности, что они начнут наступление, даже если река пересохнет полностью, – заявил Эвридика.
– А почему бы им не начать?
– Есть более важные участки фронта.
– Какие?
– Герцеговина, Босния, Черногория…
– Эвридика, – перебил его Гитарист, – самый важный участок фронта здесь. Это война между Австрией и Италией, на другом берегу стоит австрийская армия, а здесь – ты, я, он – итальянская.
– Я служу на флоте.
– Мы тоже.
– Почему нас не отправят обратно в море?
– Почему ты спрашиваешь об этом нас?
Эвридика пребывал в печали до вечера. Потом закат окрасил горы в золото и багрянец, и, как и другие задолго до него, он смирился с тем, что ему предстоит умереть.
Хотя обитатели Колокольни считали солдат регулярных армий людьми низшего сорта, они восторгались ими за их самоубийственные попытки как на Западном, так и на Русском фронтах. Эти люди вылезали из окопов и шли на стену пулеметного огня. Иногда на отрезке меньше километра пять тысяч человек одновременно поднимались в атаку. За несколько минут тысяча умирала на месте, тысяча получала смертельные ранения и оставалась умирать на земле. Добавьте к этому тысячу тяжело и тысячу легкораненых. Еще тысяча оставалась физически невредимой, но душевное потрясение не отпускало их до конца жизни, которой порой предстояло оборваться в ближайшие недели.
Такая бойня происходила только на некоторых участках фронта, но слухи расползались повсюду. Речные гвардейцы узнавали об этом во время ночных встреч в проходном окопе, в разговорах с мучающимися бессонницей обозленными пехотинцами, которых переводили сюда с более южных участков фронта, где шли ожесточенные бои. Если некоторые из речных гвардейцев были на грани нервного срыва, то многие пехотинцы эту грань уже перешли. Особенно беспокоили моряков новости о том, что в итальянских войсках начались расстрелы, призванные обеспечить дисциплину, и итальянские генералы, беря пример с французских, казнили каждого десятого за преступления, которых эти люди не совершали. Из строя могли выдернуть любого взрослого мужчину, обремененного семьей, или зеленого юнца и расстрелять из-за того, что совершили люди, которых они и в глаза не видели.
Однажды в ясный день на Колокольню прибыл майор медицинской службы, совем не похожий на военного, и сообщил солдатам, которые считали, что их ждет очередная бесполезная (в увольнительную никого не отпускали) лекция о профилактике венерических заболеваний, что ему нужны добровольцы.
Разумеется, поначалу никто не вызвался, а потом Алессандро, особо не задумываясь, шагнул вперед, предположив, что добровольцев армия расстреливать не намерена. Гварилья последовал его примеру, то ли из дружеских побуждений, то ли рассуждая подобным же образом. «Мне нужны только двое», – подвел черту военврач, и они отбыли, сами не зная куда, а вслед им остальные солдаты зудели как комары, предпожив, что эти двое станут участниками эксперимента по излечению малярии.
– Это опасно для жизни? – поинтересвался Алессандро, когда они втроем шли по проходному окопу.
– Нет, но на сыр и помидоры рассчитывать можете.
– Синьор?
– Я про обед.
– Это что, эксперимент по питанию?
– При чем тут эксперименты? Просто следуйте за мной.
Миновав тоннель, они забрались в кузов грузовика, который покатил в горы. Через пару часов два десятка охваченных тревогой и молчаливых солдат, сидевших в кузове, выпрыгнули на залитый солнцем альпийский луг, покрытый цветами. Дул холодный ветер, но ближе к земле воздух хорошо прогревался.
Врач и шофер расстелили клетчатые скатерти, выложили на них хлеб, сыр, помидоры, бутылки вина и шоколад, которые достали из ящика, закрепленного на борту грузовика. Когда доктор предложил поесть, никто ни к чему не притронулся, боясь, что еда и вино отравлены.
Врачу пришлось перепробовать все, и лишь убедившись, что он не умер, солдаты принялись сметать еду со скатертей, нервно поглядывая из стороны в сторону в ожидании негаданной беды.
– Они собираются нас пристрелить, чтобы исследовать наши мозги, – предположил сицилиец с сеточкой для волос на голове.
– Маловероятно, – возразил Алессандро.
– Это почему же? Ты что, думаешь, нас пригласили на пикник?
– Скоро узнаем, чего от нас хотят.
После обеда собрали столовые приборы и винные бутылки. Стряхнули скатерти и вновь расстелили.
– Вы видите эти синие цветочки, – врач вертел один в пальцах правой руки. Они кивнули. Им казалось, что он рехнулся. – Следующие пять часов вы будете их собирать, оставляя целым стебелек, и складывать на скатерти.
– Нас хотят пристрелить, – принялся за свое сицилиец.