Солдат великой войны
Шрифт:
Их высылали в ночные патрули, включая в состав каждой группы людей, способных видеть в темноте, обратно они возвращались с добычей – диким кабаном или свиньей, а однажды даже принесли оленя, который сдуру спустился с гор по почти пересохшему руслу реки. По возвращении каждого патруля шел пир горой – мясо, вино, – но изобилие еды и питья лишний раз подсказывало речным гвардейцам, что они обречены.
В какой-то момент облака перекрыли доступ уже не греющим солнечным лучам, и надежда вспыхнула вновь, но вскоре опять выглянуло солнце, а следом за ним показалась вражеская кавалерия. Держалась она достаточно
– Жаль, что я не в кавалерии, – признался Алессандро Гварилье. – С детства езжу верхом. Всю жизнь учился и верховой езде, и владению саблей.
– Что ты такое говоришь! – воскликнул Гварилья. – Наши пулеметы только и ждут этих ублюдков и их бедных лошадок. Они и минуты не протянут.
Солдаты знали, что грядет, чуяли нутром.
– Они здесь, потому что наступление вот-вот начнется, – говорили они друг другу, глядя на далекую кавалерию. – Пехота прорвет нашу оборону в нескольких местах, а потом эти ворвутся к нам в тыл. Лошади – это тебе не люди. Они не умеют терпеливо ждать. Лошадей приводят непосредственно перед атакой. Уровень воды в реке совсем упал. Надо ждать их у нашего порога дня через два, максимум, три.
Весь фронт ожил, и в окопах прибавилось солдат, пусть и не столько, как на другом берегу реки, где окопы так и распирало от новых касок и штыков. В Колокольню завезли такое количество снаряжения, что в бункерах едва хватало места. Пехотинцы прорубали новые амбразуры, устанавливали новые мины, натягивали ряды колючей проволоки.
– Вы, морские засранцы, не умеете воевать. Вам бы лучше вернуться в море, чего вам тут делать? – спросил один пехотинец, с дискообразным шрамом на месте большей части подбородка.
– Выпиши мне билет, – предложил Бьондо.
Они издевались над Микроскопом, пока тот не объяснил им, почему попал на флот. Его призвали, чтобы чистить трубы и паровые котлы. «Потому что я такой маленький, – объяснил он. – Могу через трубу проползти в котел. И не стоит хвалиться храбростью, пока не заползал в паровой котел и не выбирался оттуда. Если застрянешь, тебе конец. Никто не станет разбирать боевой корабль из-за трубочиста, а застрять там – сущий пустяк. Так что не нужен мне ваш билет. Уж лучше останусь здесь. – Разумеется, он врал: до Колокольни он служил помощником пекаря на военном транспорте.
В день, когда началась артподготовка, из-за гор показались огромные тучи. Точно огромные глыбы, они медленно двигались на юг, прокладывая путь белыми и желтыми щупальцами молний.
Итальянская артиллерия активно трудилась последние недели, чтобы помешать австрийцам создать ударную группировку, а теперь австрийцы нанесли ответный удар, сжатый по времени с сумерек до зари. Снаряды свистели над головой по несколько штук в минуту. Наблюдатели им не требовались – огонь вели по всей площади, уничтожая все подряд.
Когда Алессандро стоял у полигона в Мюнхене, зрелище потрясло его до глубины души.
Теперь же стреляли не сто орудий, а десять рядов по сто, стреляли непрерывно, по сто одновременно,
– Интересно, прикажут ли нам подниматься в атаку, – время от времени говорил пехотинец, стоявший у амбразуры между Алессандро и Гварильей. – Вроде бы такой приказ не поступал, но все может быть. – И смеялся. Повторял это всю ночь. В четыре утра, когда все уже оглохли от взрывов и дрожали всем телом, он повернулся к Гварилье и спросил: – Ты ведь не скажешь им, кто я, правда?
– А кто ты?
С болью и ужасом в голосе, пехотинец признался:
– Сын короля.
– А что ты тогда здесь делаешь? – удивился Гварилья.
– Отец отправил меня сюда умирать.
– И кто же твой отец? – спросил Алессандро, едва слыша собственный голос.
– Король.
– Король какой страны?
– Италии.
– Хотелось бы мне перекинуться с ним парой слов после войны, – фыркнул Гварилья. – Мне есть что ему сказать.
– Все так говорят, – возразил солдат, – но как только оказываются рядом с ним, обнаруживают, что потеряли дар речи.
– Ты ведь там будешь, правда?
Солдат, у которого помутился рассудок, покачал головой.
– Меня убьют.
– Логично, – согласился Алессандро. Страх заставил принца развернуться и броситься в отхожее место. – Ничего страшного, – крикнул ему вслед Алессандро. – Попадешь на небеса. Королевские отпрыски всегда попадают на небеса.
В пять утра, перед самым рассветом, артиллерия замолчала. Чуть позже, когда австрийцы полезли из окопов, итальянская артиллерия обрушила на них всю свою мощь, но пока царила тишина. Никто ничего не соображал. Взрывы снарядов до такой степени нарушили привычные связи с окружающим миром, что понадобилось минут пятнадцать, чтобы понять: артиллерия молчит.
Начался дождь, и за ночь уровень воды в реке поднялся – благодаря ливням в горах. Ветер сек Колокольню, капли дождя влетали в амбразуры. Каждые несколько секунд сверкали молнии, сопровождаемые громовыми раскатами, но после какофонии взрывов гром просто ласкал слух. По воздуху разливался запах виски. Речные гвардейцы вслушивались в успокаивающий шум дождя, барабанящего по крыше, и думали о доме.
Гитарист сидел в связном бункере и в четверть шестого крикнул, что провода перерезаны. В коммуникационный окоп пробрался лазутчик.
Речные гвардейцы озабоченно посмотрели на пехотинцев, которые ответили им презрительными взглядами.
– Это не наш опорный пункт, – сказал один.
– Давайте, – равнодушно добавил другой. – Принимайте гостя.
Все посмотрели на Гварилью, самого крепкого, самого высокого, но понимали, что это несправедливо. Все знали, что у него есть дети, словно жили по соседству, и слышали, с какой любовью он о них рассказывает. Кроме того, ему уже не раз случалось выполнять трудные и опасные задания. Взгляды переместились на Гитариста, который еще ничем не отличился, но он уставился в пол – что с него взять, музыкант, человек мягкотелый, еще и женатый к тому же. Микроскоп был слишком мал. Бьондо стоял у амбразуры. Остальные находились в других бункерах.